В четыре часа она отправилась на Парк-авеню. Светило солнце, февральский день был прохладен, в воздухе пахло весной, а высокие здания с апартаментами ее мечты излучали чистоту. Здесь она будет жить, подчиняясь лишь веселому расписанию наслаждений. В этих огромных, «только-по-предварительной-записи» магазинах она будет проводить время каждое утро, покупая и покупая — беззаботно и не думая о цене; в этих ресторанах она будет обедать в полдень с другими модными дамами, всегда источая аромат орхидей и, возможно, держа крохотного померанского шпица в своих холеных руках.
Летом — так и быть, она отправится в какой-нибудь аккуратненький домик в Таксидо, взгромоздившийся на фешенебельной высоте, с которой она и будет снисходить в мир визитов и балов, лошадиных выставок и поло. Между таймами вкруг нее будут толпиться игроки — все в белых костюмах и шлемах, все с обожанием во взорах, и, когда она упорхнет от них ради нового наслаждения, за ней будет следить множество ревнивых, испуганных женских глаз.
И конечно же, каждые два года они будут ездить за границу. Она принялась строить планы типичного своего года. Несколько месяцев провести там, несколько — здесь, пока она — ну и Скотт Кимберли — не станут слишком чувствительны к перемене климата, перемещаясь вместе с малейшими колебаниями светского барометра, отдавая предпочтения то сельской жизни, то городской, то пальмам, то соснам.
У нее было всего две недели, чтобы обрести положение. Воодушевленная и решительная, она вздернула голову и посмотрела на окна квартиры на самом верхнем этаже белокаменного дома. «Это будет бесподобно!» — сказала она себе.
Впервые в жизни слова не слишком преувеличивали восхищение, сияющее в ее глазах.
VIII
Около пяти она поспешила в гостиницу, где лихорадочно и требовательно осведомилась у стойки, не звонил ли ей кто-нибудь по телефону. К ее глубокому разочарованию, никто не звонил. Но едва она вошла в номер, в ту же минуту раздался звонок.
— Это Скотт Кимберли.
Эти слова подняли ее на битву, отозвавшись эхом в сердце.
— О, как поживаете?
Ее тон предполагал, что она его почти забыла. Голос не был холоден — просто интонация была самой обыденной.
Когда она отвечала на неизбежный вопрос о том, как она доехала, ее обдало жаром. Именно теперь, после того как она представила себе всех этих богачей, страстно желая их наслаждений, и когда все ее мечты материализовались в этом телефонном голосе, ее уверенность в себе окрепла. Мужские голоса — всегда мужские голоса. Их интонациями можно управлять, можно, не одобряя, заставить их звучать грустно, или нежно, или отчаянно — и все по ее воле. Она ликовала. Мягкая глина так и просилась в руки.
— Не хотите ли поужинать со мной сегодня вечером? — предложил Скотт.
— Увы… — «Ну нет, — подумала она, — пусть поскучает сегодня». — Сегодня вряд ли получится, — ответила она. — Я приглашена на ужин и в театр. Мне очень жаль.
Но раскаяния в ее голосе не было, только вежливость. Затем, словно ей в голову пришла счастливая мысль о времени и месте, куда она может втиснуть его в своем распорядке, она спохватилась:
— Вот что я вам скажу, а почему бы вам не зайти на чай пополудни?
Он обязательно придет! Он играет в сквош и, как только проиграет, сразу приедет. Йенси положила трубку, спокойно и победоносно взглянув в зеркало, — слишком возбужденная, чтобы улыбнуться.
Она внимательно и одобрительно рассмотрела свои лучезарные глаза и матовые волосы. Затем достала из чемодана бледно-сиреневое, как лавандовый чай, платье и стала наряжаться.
Она заставила его прождать семь минут в вестибюле, прежде чем появилась. Она подошла к нему с дружеской, ленивой улыбкой.
— Как вы поживаете? — проворковала она. — Чудесно видеть вас опять. Как дела? — Йенси глубоко вздохнула. — Я страшно устала. Целый день в беготне с самого утра, сперва покупки, а потом разрывалась между полдником и дневным представлением. Купила все, что видела. Даже не знаю, как мне теперь расплатиться за все это.
Йенси живо припомнила, что при первой встрече проболталась о своей непопулярности, не рассчитывая, впрочем, что ей поверят. Сейчас она уже не могла рисковать, позволив себе такую же ремарку, — об этом нельзя было намекнуть ни словом, ни жестом. Он должен думать, что она весь день нарасхват.
Они сели за столик, им принесли бутерброды с оливками и чай. Скотт был так красив и так изумительно одет! Из-под безупречной пепельной челки на нее пытливо глядели серые глаза. Она спросила, чем он занят, нравится ли ему ее платье, о чем он сейчас думает.
— Надолго ли вы приехали? — поинтересовался он.
— На две недели, туда и обратно. Я собираюсь в Принстон на февральский выпускной бал, а затем — в гости к друзьям в Вестчестер на пару дней. Вас не очень шокирует, что я начала выходить так скоро? Отец был бы рад, знаете ли. Он всегда шел в ногу со временем.
Эту тираду она придумала еще в поезде. Ни к кому в гости она не собиралась Никто не приглашал ее на выпускной бал в Принстоне. Тем не менее все это было необходимо для создания иллюзии. Все в мире — иллюзия.