Издранное, или Книга для тех, кто не любит читать

Поднявшийся Николай порывался броситься на него, но мамаша, расставив лыжи и руки, вопила:

— Не связывайся с психом! Коля!

— Я сейчас вернусь! — пообещал Николай, подхватывая на руки плачущего мальчика.

Так они и пошли к родной машине: Николай с сыном на руках (лыжи мальчика болтались и мешали Николаю) и мамаша, снявшая лыжи, несшая их вместе с палками в охапке и поминутно оглядывавшаяся. Издали она крикнула:

— Тебе не жить, понял?

Емельянов, зная мстительность подобных людей, не стал искушать судьбу и идти к выходу, где его ждала явная опасность. Он развернулся и пошел опять в парк, где гулял еще около часа, успокаиваясь.

Возможно, Николай, отнеся сына, бросился его искать.

А может, его не пустила жена.

Как бы то ни было, Емельянова через час никто не ждал, никто не встретил, он беспрепятственно вышел из парка и пошел к своему дому.

Дома остаток дня и весь вечер Емельянов и так, и сяк крутил возможные варианты, размышляя, не упустил ли он чего-то, что могло привести к другому исходу.

Да нет, все велось либо к его непоправимому унижению и поношению, либо к унижению папаши Николая и всей семьи.

Следовательно, сделал горький вывод Емельянов, есть все же такие в жизни положения, когда, что ты ни делай, в итоге выйдет обязательно унижение. Не твое, так чужое. И ты, естественно, выбираешь чужое. В данном случае еще и из соображений педагогических: безнаказанность отца могла бы негативно повлиять на жизнь мальчика. Пусть знает, что зло наказуемо. Правда, попутно он должен сообразить, что зло исходит от его родных родителей. Ничего, сообразит.

Есть и еще одна большая разница, утешал себя Емельянов: я не был унижен до встречи с ними, они же в себе это унижение несут изначально в силу логики того, как развиваются их отношения с людьми. Не хамила бы мамаша, ничего бы этого не было. Был бы ребенок воспитан, ничего бы этого не было. Не полез бы папаша Николай драться, ничего бы этого не было.

Долго еще в душе Емельянова что-то саднило. И саднит до сих пор, потому что он так и не сумел однозначно оценить, правильно ли он поступил или нет.

Он не сумел, но на то и автор, господа любители здорового образа жизни, чтобы быть умнее своих героев. И этот автор, то есть я, выдает, раз уж так повелось, мораль.

Мораль: не трогайте чужих детей. Никогда. Не делайте им замечаний, особенно в присутствии родителей. Не беритесь исправить их в одночасье. Не надейтесь, что родители с вашей подсказки кинутся исправлять свои ошибки. Они кинутся исправлять вас. (Это в нашем случае все обошлось, а я знаю факты, когда исправляли не просто болезненно, но даже и до смерти. Родительское самолюбие — страшная вещь.)

Кстати, чужим женщинам тоже не делайте замечаний.

А кому тогда?

Только мужчинам — и с глазу на глаз. И с ощущением пистолета в кобуре у обоих: вы можете вытащить, но и против вас тоже. Тогда честно.

Остальное — интеллигентщина.

Но вы скажете: лукавство! Уход от конкретного случая! Вы спросите: а как бы ты поступил в этом случае?

Отвечаю: я хожу на лыжах быстро. Фактически бегаю. А на лыжне хоть и все равны (см. выше), но есть неписаный закон: мчащемуся — уступи. Хоть он сзади тебя, хоть спереди.

И сопливцу этому я просто издали гаркнул бы: «Лыжню!» — и он, уверяю вас, убрался бы мигом. И мамаша его слова бы не сказала, напротив, посмотрела бы вслед одобрительно (или я ничего не понимаю в людях).

Выводы делайте сами.

Как Емельянов телефон нашел

Емельянов нашел телефон.

Телефон лежал в снегу между тротуаром и мусорным баком.

Шли мимо люди, уставшие после работы или просто задумчивые, и не замечали. Емельянов же, хоть тоже был устал и задумчив, заметил.

Всем нам, господа инициаторы и финалисты, приходилось что-нибудь находить. И все мы, конечно, будучи люди нормальными и адекватными, находке радовались, правда ведь? Независимо от ее ценности. Потому что есть в каждой находке что-то мистическое, какой-то благосклонный знак судьбы по отношению к нам. Могли найти и другие, а нашли мы. Приятно.

Не таков Емельянов: он боится находок. Или нет, стесняется, что ли… Главное: он, как и пристало потомственному интеллигенту, думает не о том, что отмечен знаком судьбы, а о человеке, который потерял этот самый знак, о его горечи и даже, если вещь ценная, беде.