Изгнание

Анатолий Иванович Мошковский Изгнание

После ужина геологи и рабочие экспедиции разошлись кто куда: одни в палатки — спать, другие — полюбоваться вечерним Байкалом, а третьи пристроились к огромному костру, который пылал метрах в десяти от крайней палатки.

Чем темней становилось в воздухе, тем ярче и выше взлетало пламя, вырывая из сумрака густые ветви громадных лиственниц, росших неподалеку. Легкие искры, как красные комары, носились у костра и весело жалили собравшихся. Огонь сухо потрескивал, словно щелкал кедровые орешки. Когда дующий с моря ветер внезапно менялся, пламя костра, как из паяльной лампы, начинало с гуденьем бить в сторону, и сидевшие там со смехом отскакивали и заходили с другого конца.

В погожие вечера молодежь экспедиции всегда жгла здесь костер — на краю обширной зеленой террасы между сопками и морем. Тут и таежная мошка не так донимала и почему-то всегда подбивало подурачиться, а временами, глядя на раскаленные угли и поленья, приятно было и просто помолчать, мечтая о чем-то своем…

Это были хорошие минуты. Вот и сегодня у костра раздавались смех и визг. По земле метались две огромные тени. Геолог Сизов, парень лет двадцати семи, в армейской гимнастерке и галифе, одной рукой держал практикантку Нину за локоть, а другой вталкивал ей за воротничок большого холодного кузнечика. Кузнечик работал жесткими ногами и приводил девушку в ужас. Нина вырывалась и, зажмурив глаза, то хохотала — ей было щекотно, — то, взывая о помощи, взвизгивала.

Внезапно возня стихла. К костру подошел начальник экспедиции Иван Савельевич, высокий сутуловатый человек в вытертом костюме и кирзовых сапогах (в хорошей одежде в тайгу не ездят). На его худом лице были четко выбиты скулы и резко выделялся крупный нос, под глазами темнели синеватые подковки — следы усталости и недосыпания.

Ребята расступились, пропуская его поближе к костру.

Иван Савельевич присел на корточки и, вытянув громадные ладони к огню, стал потирать их, словно мыл в густом струящемся тепле. Отблеск огня лег на его лицо, на гладко зачесанные назад черные волосы, на запавшие, серые от щетины щеки. В костер подбросили хвороста, и его большие печальные глаза вспыхнули, — он, казалось, сразу помолодел лет на десять. Жаркий отблеск стер с его лица постоянное выражение озабоченности и крайней усталости.

— Иван Савельевич, — спросил Сизов, давно выпустивший Нину, но еще державший в руке дергающегося кузнечика, — скоро мой отряд выбросят в Змеиную падь?

Начальник потирал ладони, смотрел на огонь и улыбался. Вопроса он не расслышал. Сизов уже открыл было рот, чтоб повторить вопрос, но кто-то — похоже, что Нина, — тихонько стукнул его сзади по спине, и он сразу осекся. Иван Савельевич продолжал смотреть в костер, его брови временами вздрагивали, губы чуть заметно шевелились, словно он разговаривал с кем-то.

— А он сейчас, наверно, медведя во сне видит, — обращаясь к огню, сказал Иван Савельевич.

— Кто? — в один голос спросили несколько человек.

— Да сорванец мой, Димка… В шестой уже перешел… Когда я уезжал сюда, как клещ вцепился: возьми да возьми…

— Наверно, славный мальчишка, — сказала Нина.

Она была круглолицая, смешливая. Крытая сукном стеганка, суженная в талии и с меховой оторочкой по воротнику и рукавам, щегольски сидела на ней. Ее узкие глаза превращались в две щелочки, когда она смеялась; а так как смеялась она большую часть своей жизни, то немногие могли запомнить, какого цвета у нее глаза. Впрочем, геолог Сизов, дипломник того же университета, в котором училась и Нина, все-таки как-то ухитрился это подсмотреть, но это дорого ему обошлось: он потерял покой, аппетит и даже сон.

— Ничего мальчишка, — после долгой паузы ответил Иван Савельевич, — только уж больно сорвиголова.

— Это ж замечательно! — воскликнула Нина. — Мужчине это очень идет. — Тут она мельком скосила глаза на Сизова. — Я, знаете, терпеть не могу этих скромных и прилежных… В соседней квартире, говорят, жил мальчик…

И здесь Нина рассказала длинную и довольно обычную историю про тихого и примерного мальчика. Борю, у которого в детстве в табеле не было ни одной четверки, в тетрадях — ни одной кляксы, на лице — ни одной царапины, а вот сейчас, через пятнадцать лет, когда он получил степень кандидата исторических наук и читает эрудированные лекции студентам Владивостока, его мать, уже старушка, продает на иркутском рынке старые газеты, чтоб купить картошки и заплатить за квартиру.

У костра затеялся спор о воспитании детей, о сложности их характеров, о том, как вырастают бюрократы, трусы и подхалимы.

К костру подошел низенький, толстый человек, Жук, научный руководитель экспедиции.

— Разрешите начальству потеснить бедных студентов и занять место в партере? — спросил он серьезно.

— Пожалуйста, — ответила Нина и рассмеялась.

Жук присел рядом с Иваном Савельевичем и, бойко заблестев черными глазками, осмотрел всех.