Изгнание беса

Чьи-то руки осторожно подняли его, понесли, опустили на диван, скрипнувший продавленными пружинами: Бедный мальчик... - обыкновенные руки, совсем человеческие. У отца Герувима словно яд сочился из пальцев, после прикосновения выступали красные пятна на коже. А Лаура подкладывала ладонь, как кусок льда, - немел и тупо ныл промерзающий лоб. - Бедный мальчик, ему, наверное, месяц не давали есть... Не месяц, а две недели, мог бы возразить он. Или, может быть, три? Он точно не помнил. Струйкой полилась вода в запекшееся горло. Сладкая и прохладная, как сама жизнь, имеющая необыкновенный вкус. Он открыл глаза. Как много их тут было! Черные тени в маленькой, скудно освещенной комнате. В отблесках призрачного, адского, стеклянного пламени. Высокий с властным голосом, сразу чувствовалось, что этот человек имеет привычку командовать, и другой - нервно сдавливающий виски пальцами, и доктор с толстостенным стаканом, где что-то плескалось, и разгневанный отец Герувим, и Лаура, которая беззвучно разевала и схлопывала рыбий рот, и еще кто-то, и еще, и еще. Он боялся, когда сразу много людей. Много людей - это почти всегда плохо. Их было много на холме. Ночью. Светили дикие автомобильные фары. Голубой туман, будто лед, лежал на вершине. Его привела туда мать и сильно держала за руку, чтобы он не вырвался. А вокруг, точно выкопанные из земли, - стояли. Лица бледные, вываренные, но не от диких фар - просто от страха. Страха было много; он чувствовал это, и его мутило. А некоторые были, кроме того, в матерчатых балахонах. Еще страшнее - белые островерхие капюшоны с прорезями для глаз. Жевали табак. Поднимая край ткани, сплевывали едкую жижу на землю. Потом проволокли того - связанного, без рубашки. Босые ступни в крови, а мягкая выпуклая спина будто свекла - так его били. Он на всю жизнь это запомнил. Кто-то предложил хрипловато: Давайте подсажу мальца, пусть поглядит на одержимого... - Спаси вас и сохрани, добрый человек, - благодарно ответила мать. Он не хотел, он весь напрягался, но его все-таки подняли и подсадили. Открытый холм, залитый голубым, и на вершине - неуклюжий крест из телеграфных столбов. Того, со свекольной спиной, уже прикрутили проволокой к перекладинам. Свесилась голова, потянув за собой слабые плечи. Казалось, человек хочет нырнуть и никак не решается. Он смотрел, забывая дышать. Страх пучился зыбким тестом. Рядом крестились изо всех сил. И мать тоже крестилась: дрожала и вытирала с лица цыганистый пот. Возник рядом с крестом главный в сумрачном балахоне, что-то провозгласил, подняв к небу два копотных факела. Все как-то уныло запели: «Господу нашему слава»!.. И мать пела вместе со всеми, прикрыв от восторга глаза. Завыло будто в трубе, хлестануло искрами; длинный гудящий костер уперся в звезды. Стало вдруг ужасно светло. Фары выключили, и машины начали отъезжать. Заячий, тонкий, как волос, крик вылетел из огня. Запели, как по команде, громче, видимо, чтобы его заглушить. Страх поднялся до глаз и потек в легкие. Он тоже кричал, - не помня себя, бил острыми кулаками в небритую, толстую, странно бесчувственную физиономию. Приторный дым относило в их сторону...

Его спросили:

- Ты можешь подняться?

Он, опираясь на руки, сел. Кружилась мутная голова, и тек по лопаткам озноб, оттого что слишком много людей. Хотя озноб был всегда - после геенны.

Громоздкий человек в двубортном официальном костюме уронил на него взгляд - кожа и кости, живот, прилипающий к позвоночнику.

- Доктор, он может идти?

- Да, выносливый мальчик.

- Тогда пусть одевается. - И повернулся всем телом к Лауре. - Я его забираю. Прямо сейчас.

Лаура отклячила рыбью челюсть:

- Но... господин директор...

- Документы на опеку уже оформлены? - приятно улыбаясь, спросил отец Герувим. Тот, кого называли директором, посмотрел на него как на пустое место. - Если еще документы не оформлены, то я обращаюсь к присутствующему здесь представителю власти.

Лейтенант полиции Якобс с огромным вниманием изучал свои розовые как у младенца, холеные ногти.

- Закон не нарушен, - сдержанно сообщил он.

- Надеюсь, вы «брат наш во Христе»? - очень мягко, заглядывая ему в глаза, спросил отец Герувим.

- «Брат», - ответил лейтенант Якобс, любуясь безупречным мизинцем. - Все мы, в полиции, разумеется, «братья», но - закон не нарушен.

Нервный человек, который до этого, как от мигрени, сжимал виски, подал рубашку. Больше мешал ему - рукава не попадали. Человек морщился, злился и усиленно моргал натертыми, красноватыми веками.

Вдруг процедил неразборчивым шепотком:

- Доктор, у вас есть что-нибудь... от зубной боли? - У того растерянные зрачки прыгнули на отца Герувима. - Да не вертитесь, доктор, никто на нас не смотрит.

- А вы что, из этих? - еле слышно прошелестел врач.

- Так есть или нет?

- Я не могу, обратитесь в клинику, - сказал врач.

- А ну вас к черту с вашей чертовой клиникой!

- Я всего лишь полицейский чиновник, - виновато сказал врач.

- А ну вас к черту, чертовых полицейских чиновников, - отрывисто бросил нервный.

У него крупно, будто в истерике, дрожали руки.