Изгнание из рая

- А что? На эти ваши Шпили разве лишь вездеходом взберешься! Не вытянул мой "газик". Стреляет в третий цилиндр - ни тпру ни ну! Плюнул я, бросил его, пошел пешим ходом. Назад завернуть тоже не мог. Сегодня утром мне такой акафист прочитали за твой Веселоярск. Что вы тут натворили?

- Мы? Натворили?

- Так может, я? Завели какого-то Шпугутькало, обписал нам весь район с головы до ног, а вы сидите и хотя бы свистнули!

- Я же вам говорил.

- Ты? Говорил?

- А когда демографы ко мне придирались.

- Так это же к тебе, а тут про весь район речь и про наш маяк Весероярск. Вот тут и началось: кто виноват? Крикливец. Не проявил бдительности, дал разрастись... Ну, рассказывай, что тут у вас.

- Нечего рассказывать, - понуро произнес Гриша.

- Ты, Левенец, не крути! Меня будут слушать за то, что прозевал клеветника, а ты крутишь!

- Мне крутить нечего, это у нас уже в печенках... Вы прямо скажите: о чем там у вас написано? Про динозавров?

Крикливец немного похлопал глазами, помотал головой, потом даже пощупал Гришу за плечи, за руку, будто хотел убедиться, в самом ли деле это живой председатель Веселоярского сельсовета или же какое-нибудь хитрое кибернетическое устройство, отступил от него, причмокнул языком:

- Вот это да, вот это да! А ты откуда знаешь?

- И подписано Шпугутькалом?

- Ну, подписано! Ну и что же?

- А то, что выкладывайте эту писанину на стол, чтобы мы ее хоть раз увидели! А то никто ведь не показывает!

Крикливец порылся в своей обшарпанной папке, достал оттуда два листка из школьной тетради, положил на стол перед Гришей.

- Вот. Можешь хоть в рамку вставить!

- Так, так, так, - нагнулся над этой писаниной Гриша, - складывается и прикладывается, складывается, да еще и прикладывается!

- Что там у тебя прикладывается? - нетерпеливо воскликнул Крикливец. Ты прямо говори, что и к чему, мне некогда здесь разговоры разговаривать: на мне целый район висит!

- Повисит, никуда не денется, - спокойно сказал Гриша, - и вы, товарищ Крикливец, никуда теперь не денетесь, пока не выполните задание. Поручено вам разоблачить клеветника?

- Ну, поручено! Ну и что?

- А вот я вам еще кое-что покажу!

Гриша, потихоньку напевая себе под нос нечто похожее на маршик механизаторов, неторопливо пошел к той стене, где красовались пшеничные снопы нового урожая. Мог бы наконец смеяться вдоволь, хохотать, заливаться от радости, но, как убеждают нас ученые, смех требует некоторого одеревенения сердца, потому что смеется только разум, а у Левенца сердце не желало деревенеть, а хотело петь, радоваться и торжествовать.

Наконец, наконец! В самом деле, все теперь складывалось воедино: и нахальные приказания Пшоня, и его угрозы, запугивания, и упорное записывание всего, что услышит, кто что скажет, когда, в чьем присутствии. Куда уж там до него тем миргородским гоголевским героям, которые вели свою наивную хронику съедения дынь! Там все ограничивалось простой фиксацией: "Сия дыня съедена тогда-то и тогда", - а этот знай ощеривал зубы над каждым записанным словом и обещал, что карасики запрыгают на сковороде.

Гриша достал из-за пшеничного снопа скрученный в трубку большой лист плотной бумаги, развернул его на столе, прижал большими кукурузными початками (тоже урожая этого года), потом положил на эту бумагу привезенные Крикливцем листки из школьной тетради, немного полюбовался своей работой, причмокнул:

- Класс!

- Что это такое? - ничего не понял Крикливец.

- Это? Домашняя стенная газета.

- Что, что? Мало мне мороки, ты еще выдумываешь какие-то домашние стенгазеты. Хочешь, чтобы я создавал еще одну комиссию по этой твоей выдумке?

- Выдумка не моя.

- А чья же?

- Посмотрите повнимательнее на все эти писания!

Крикливец подошел, наклонился, протер себе глаза, снова наклонился.

- Почерк вроде бы одинаковый, - пожал плечами.

- Одинаковый, потому что писал один и тот же человек.

- Кто же он?

- Учитель физкультуры Пшонь. Недавно присланный. Как приехал, так и начал обписывать нас со всех сторон.

- Почему же молчали?

- Потому что никто не знал. Я сейчас впервые вижу его писанину. А то ведь никто не хотел показывать. А стенную газету он выпускает у Ивана Ивановича Несвежего, у которого квартирует. Называется "За передовой домашний быт". Передовая статья: "Все силы на благоустройство новой хаты". Это хата, где живет Пшонь, потому что сами Несвежие живут в старой хате. Вот критический материал: "Почему хлеб недопеченный?" Тут вот меню на неделю. Тут критика Рекорди (это сын Несвежего), который долго спит.

- А где он, этот ваш Пшонь?

- Он такой же наш, как и ваш. В школе, спит в спортзале.

- А ну-ка веди меня к этому пасквилянту! - решительно велел Крикливец.

- Я и сам теперь хотел бы с ним переброситься словом-другим, - сверкнул глазами Гриша.

Мотоциклом не поехали, чтобы преждевременно не спугнуть Пшоня, пошли в школу пешком. Занятий в классах еще не было, потому что школьники помогали убирать кукурузу, в спортзале, улегшись на поролоновых матрацах, сладко спал Пшонь под громкую музыку телевизора, на экране которого слегка одетые девушки (только на ногах толстые полосатые носки) крутили модную аэробику.