Изгнание из рая

“Фужеры” — на деле старые кухонные граненые стаканы, чайные битые фаянсовые чашки, маленькие медицинские мензурки, сборная посудная солянка — наполнились булькающей жидкой ртутью. Гунявый крякнул и вытащил из-за пазухи еще бутыль и брякнул ею об стол. Шапка, тяжело вздохнув, оглядевшись вокруг и оценив обстановку и наличие жаждущих водки мужских глоток, повторил жест. Из-под его подмышки появилось не что иное, как бутылка водки “Абсолют”. “Абсолют”! У Мити потемнело в глазах. Водку “Абсолют” пили только богачи и иностранцы. Она продавалась в фешенебельных магазинах. Бутылка “Абсолюта” стоила… черт. Опять стоимость. Опять цены. Будь проклята эта жизнь, где все стоит так, что ты не можешь этого купить. И никогда не купишь. Даже если душу дьяволу продашь. Даже если заложишь самого себя со всей требухой.

Флюр встал за укрытым газетами столом с чашкой водки в руках, поманил пальцем монгола.

— Великий Янданэ хочет произнести тост! — торжественно возопил он. — Спокуха на лице! Запоминаем каждое слово мудрого и великого кормчего…

— Закрой свой гроб, Флюр Сапбухов, и не греми костями, — бесстрастно процедил Янданэ и медленно поднялся, сжимая в кулаке граненый стакан. Митя весело смотрел на него. Забавные гости. И наши ребята веселятся. Сейчас все упьются — горючего много, а жратвы мало, — и начнется самый карнавал. — Я предлагаю выпить за то, чтоб мы с вами вдруг и внезапно разбогатели. Смерть надоело чистить с похмелья лук грязными ногтями!.. И скрести эти вонючие столичные тротуары…

— А ты бы лучше скреб их в своем дерьмовом Удэ, да?! — запальчиво крикнул Флюр. — Это же все-таки столица!.. Город-герой Москва!..

— Хрен с ней, с Москвой, — голос Янданэ был спокоен, будто он служил, как лама, службу в дацане. — Я не договорил. Выпьем за то, чтобы не погибнуть. Чтобы не сыграть в ящик раньше срока. Чтобы вырваться из окруженья. Нас окружили. Мы на войне. Мы на Зимней Войне, ребята, и она ведь идет бесконечно. Афган закончился — начался Карабах. За Карабахом — Сумгаит. За Сумгаитом — Абхазия, Таджикистан, Литва, еще черт те что и где. Теперь — Чечня. А у нас тут своя Чечня. Дворницкая. Ежеутренняя. Вставай, поднимайся, невольник, шуруй, с метлой ты родился, с метлой ты умрешь. Нас обложили нищетой. Трудом. Я этот труд ненавижу. — Митя вздрогнул. Янданэ говорил все, о чем он все время думал. — С коржавой метлою иду я туда, где ждет меня страшная рожа труда. Я стараюсь на все смотреть спокойно, как слон. Я сам человек Востока. Я восточный человек. Но я не мусульманин. Я буддист. Я холодный Будда. Я вижу всю гибель и улыбаюсь. Я знаю, что люди друг друга перебьют все равно. Мужики все равно выпьют, если им хочется.

— Кончай! — разудало крикнул Флюр. — Длинный получается акт!..

— Так выпьем же за то, чтобы нам повезло! — подняв стакан так резко, что из него выплеснулась водка на головы гостям, возвысил голос Янданэ. — Чтобы нам подфартило так, что никому и не снилось!

— А Христос ведь был тоже восточный человек?!.. — крикнул Шапка, поднося стакан ко рту, — ведь Он тоже по пыльным дорогам Востока ходил, Палестина, это же чертов ваш Восток, ну, евреи там, ну и какая разница, восточные они народы все равно, восточные и хитрые!.. Хитер ты бобер, водяру разлил уже по второй, все уже квакнули, а я последний валенок, как всегда!..

Он вбросил в крокодилье распахнутый рот серебряный выплес зелья. Митя, выпив, внимательно глядел на того, третьего, затаившегося. От выпитой рюмки в голове зазвенело, в сердце потеплело. Янданэ сел, затолкал в зубы горячую картофелину, обжегся, застонал, задышал, дул на пальцы.

— Мы погибаем в нищете! — крикнул Флюр весело. Веселость не вязалась с печальными словами. — Давайте придумаем что-нибудь!..

Дверь раскрылась, влетел Рамиль.

— Штрафную!.. Штрафную ему!..

Рамиль услышал обрывок последнего возгласа.

— Мы будем самыми богатыми! — важно сказал он, зверино блестевшими косыми глазами глядя на льющуюся в чайную чашку водку. — Я познакомился сегодня на Петровке с такой дамочкой!.. она глава фирмы… Телка что надо… Она обещала нас всех устроить на работу в Америку…

Митя оттянул от горла свитер. Ему стало жарко, как в пустыне. Америка!.. Никогда ему не видать ее, как своих ушей. Рамиль брешет. Дамочка на Петровке. Он скреб асфальт, и она к нему подошла. К низкорослому башкирину Рамилю, с кривым румпелем носа, с веснушками по всему лисьему личику. Как же она им очаровалась.

— Да, надо что-нибудь придумать, — тяжело сказал Митя, — так больше нельзя. Лопата утомила настолько, что ею хочется убиться.

Тяпнули водочки еще; захохотали.

— Убиться?!.. Убиться — это, ха-ха, уже триллер!..

— Кстати, на Пушкинской, в “России”, такую триллеруху крутят… классную!.. “Кровавый орел”… пошли завтра, а?.. после работы, на дневной сеанс, он подешевле…

Тот стриженый, с круглой большой тыквой головы, молчащий в углу парень пошевелился, вздернул плечи, поднялся. Ночь глядела из его лица.