Изгнание Изяслава

Эта степь изготовилась для прыжка. Единственное спасение от нее хранить единство.

Воевода уловил настроение князя. Поспешил сказать:

– А и то да будет тебе известно, княже. Убийцы подосланы Всеславом. Ему нужна твоя голова.

– Нет… – почти простонал Ярославич.

– Дознано доподлинно. Тайно он посылает своих слуг в Киев. Головники, что убить тебя хотели на охоте, – его люди…

И привиделось Изяславу горе лютое. Нет его. Осиротел народ. Смерды бродят неприкаянными, церкви пусты. Святослав и Всеволод идут отомстить за брата. Война.

А здесь, в Ярославовом терему, в этом вот золоченом кресле сидит Всеслав Брячиславич, и властвует, и роскошествует, и ублажает телеса свои.

Это видение было самым горьким для князя. Он подошел к Коснячко, выкрикнул:

– Что умыслил, воеводо?

А воевода глаза отвел, молвил уклончиво:

– С Всеславом бороться – силу иметь надо, войско наготове держать. А где взять полки? На усмирение касогов придется немалую дружину посылать. Святослав своих воинов не дает, говорит – Глеб и сам управится. Глебу в Тмутаракани не удержаться. Гляди, еще данники наши лютыми врагами станут, опустошителями. А если с Византией в тайный союз вступят, и вовсе худо будет…

И снова вспомнил князь Ростислава – такой, только такой правитель нужен на границе.

Коснячко словно бы подслушал эти мысли. Проговорил:

– Ростислав убоялся не Святослава, а твоего гнева. Если бы ты, великий, послал свое благословение отважному, он бы вернулся в Тмутаракань.

Изяслав ударил десницей по подлокотнику:

– Куда толкаешь меня, воеводо?

Коснячко не испугался. Уже давно перестал он бояться княжеского гнева. С той поры, как разуверился в княжеской твердости. Больше всего сейчас не хотел он посылать в Тмутаракань дружины, которые могли пригодиться против Всеслава. Ведь если придет полоцкий князь, уж кому-кому, а Коснячко несдобровать.

– Я ведь и не говорил, чтобы ты, княже, понукал Ростислава. Лишь благословение твое ему надобно. И тогда Таврида не страшна, горцы данниками останутся…

– Святослав не простил бы мне этого, – сказал князь, с недоумением глядя на Коснячко:неужели не понимает?

– А Святослав и знать не будет ничего. Благословение пошлешь тайно. Ростислав же не проговорится. Знаешь его. Все на себя возьмет.

– Хочешь, чтобы я сам помогал возгореться распре?

– О чем молвишь? Какая распря? – зашептал воевода. – Попугать – не голову снимать. Ростислав возьмет Тмутаракань без боя. А Глебу позволит увезти все богатство. Да еще с касогов дань взимет и Глебу же отдаст. Тот и гневаться не станет – сам понимает, что не усидеть ему во граде. И родителя уговорит простить Ростислава. Увидишь, княже, все будет ладно. А главное – родной земле на пользу великую.

"А и в самом деле – что важнее, – думал князь, – польза всей земле или потакание родительской любви? Польза явная и немедленная или верность слову своему – гордыня, что честью прикидывается? Разве не бывало так, что честность властителя приводила его к поражению? Разве не важнее для князя из всякого дела пользу извлекать для себя и земли родной – пользу видимую и весомую? И Ростислав уже давно заслужил тмутараканский стол".

Вспомнил, как когда-то совсем юный Ростислав восторженно глядел на него, своего любимого дядю, и говорил:"Вырасту – таким, как ты, буду". И уже готовы были сорваться с княжьих губ те слова, которых ждал Коснячко, но вовремя подумал о брате Святославе. И вслух повторил слова родителя своего:

– Самое страшное для Руси – распря. Не будет добра, коли меж своими вражда.

Коснячко даже руками развел, глаза опустил, будто бы смирился:

– Что ж, княже, тогда придется полки воев[11] собирать…

– А где гривны взять для того? – крикнул Ярославич.

– Тогда из твоей дружины часть выделим. Да только боюсь:Всеслав узнает об этом – не замедлит воспользоваться. Возрадуется:"Уж теперь-то возьму себе стол киевский. По третьему разу всегда высечешь огонь". И с дружиной своей в Киев нагрянет. А дружина у него не маленькая, сам знаешь…

Словно и не смотрит Коснячко на князя, а сам все движения на его лице видит, знает, какую струнку задеть.

Молчит князь. Да и что сказать, если загнали его в ловушку? Умел он с юных лет лихо вскочить на коня и поскакать впереди дружины, умел на мечах биться и стрелы в цель направлять. Мудрейшие из монахов научили Изяслава Ярославича грамоте и языкам других народов, немало книг он прочел, знал историю разных стран. Но сейчас этих знаний мало, примера не сыскать. Где-то происходило что-то подобное, да маленькая разница имеется, она-то и меняет все дело. Твердил ему летописец, сколь трудно монахам писать летописи, судить деяния князей и воевод, дружин и народов.

"Трудно летописцу, – думает князь, – а каково мне? Ведь не другого судить через десятки лет, а самому принять решение – и неотложно, сей миг… А решение такое подобно кольцу от цепи:потяни за одно – можешь вытащить всю ее, разомкни одно – вся цепь распадется… Как узнать, к чему приведет решение, что будет потом?"

3