Изгнание норманнов из русской истории. Выпуск 1

Следы угасших верований в быту народном делают очевидным, что древняя идея русалки не укладывается в единичный законченный образ, строго отграниченный от других священных образов языческого мира. Указывая на тайну жизни, неисчерпаемую по самому существу, эта идея призывает к себе иные помыслы, иные созерцания, связывает их тонкими нитями подобий и объединяет в едином жизненном действе. Сеть сходств и родственных связей между русалкой и другими божествами затуманивает образ полубогини, подобно тому, как сетчатая пелена паутинок - пряжа русалок - туманит осеннюю зелень лугов. Уже известные нам однозначные определения существа русалки бессильны исчерпать ее сложное естество. Она, вне сомнения, божество водное, но эта влага - источник жизни, она проникнута светом и огнем, она - медовый напиток, исполненный вдохновенною мудростью и оживляющей силой. В облике русалки вновь оживает душа человека, похищенная темнотою ночи; но русалки лунного царства - лишь вторичные образы, созданные огненно-водной, светлой силой богини, приносящей на землю новую весну. Имя русалки может обозначать и весенний праздник, но праздник этот - отблеск славянских языческих русалий, где появлялась богиня-птица, прилетавшая из рая в блеске дождевых капель или в кружении молнией озаряемых крылатых облаков.

Так как миф о русалке и мысль, в нем заключенная, возникли в круге тех верований, которые облегчали язычнику восприятие мистерии природы, то образ весенней полубогини естественно соединялся с праздниками священного года, учрежденными во славу этой мистерии, и внешним выражением идейного сродства между обрядами годового круга и божеством, олицетворяющим рождение жизни, было созвучие: русалии - русалка.

Обернувшись кобылкой, русалка появляется в ритуале годового языческого культа тогда, когда солнце поворачивает на лето и в душе человека зарождается предчувствие весенних дней. В том же образе кобылки русалка покидает землю после летнего солнцеворота. Первое явление русалки связано теперь со святочными играми. Так как зимою огонь и вода еще во власти тьмы и мороза, то шумы святочных русалий получают оттенок победоносной борьбы добрых божеств со злою силой, враждебной новой жизни и весеннему пробуждению. Участники игры изображают медведя, волка, козу, журавля и других тварей - следы глубокой древности, когда боги и демоны являлись людям в образе животных или птиц[347].

С приходом весны расцветает и культ русалки.

В Семик, т. е. в седьмой четверг после великого четверга или в последний четверг перед днем Святой Троицы, девушки в лесу заплетают венки из несрезанных веток березы.

Близ тебя, бериозонька,
Красны девушки
В Семик поют,
Под тобой, бериозонька,
Красны девушки венки плетут[348].

Эти венки - качели для русалок.

Символический смысл начального обряда будет понятным, если осветить его древней идеей русалки - жрицы в мистерии природы. В самом деле, именно водной стихией, волной, дается первообраз качания, и с незапамятных времен знаком воды были волнистые линии, украшающие, как мы знаем, и праславянскую керамику. Стихия огня принимает в обряде образ венка - символа солнца; так как живой огонь добывался в древности трением живых древесных веток, то и семицкий венок сплетается из несрезанных веток березы. Качание венка указывает на солнце или огонь, погруженный в воды, символ обновляемой, возрождающейся жизни. В этом действе русалка являлась как богиня весны, разгоняющая холодный сон земного мира. Совершая мистерию природы, она призывала и людей к участию в ней: качались не только русалки, но и люди. В христианской Руси качальные игры были приурочены к первым трем дням пасхальной недели.

Душа человека переживает качание как ускоренное движение жизни, как чувство победной силы от взлета в высоту и как чувство самозабвенного блаженства от стремительности падения. Быстрая смена этих ощущений и чувств, соединяясь с чувством бога в природе и с порывом к единению с ним, может вызвать переживание экстаза. Так как экстатические действа древних язычников подсказывались им жизнью природы, то их экстаз и должен был быть сопереживанием ее весны, весеннего безумства, сменяющего долгий зимний сон.