Изгнание норманнов из русской истории. Выпуск 1

Александров подчеркивает, что именно Каченовский многих спас «от увлечения авторитетом Шлецера... от падения в бездонную пропасть софизмов скандинавомании», что Морошкину удалось открыть «подрывающую Байерову систему» связь имени россы с aorsi, rox-alani, roxani, что Савельев-Ростиславич, поддержав эту идею Морошкина, сам показал, что имя южнобалтийского племени «вар-ин и вар-яг есть одно и тоже, с разными только окончаниями». В значительной мере ведя речь об изысканиях Савельева-Ростиславича подвергнутых критике со стороны Булгарина (Н. А. Иванова), Александров констатировал, что он, возвращая славянам их историю, «справедливо осмеял силлогистику прежних немецких писателей: «Кто храбр, тот вероятно был немец», и которые, доселе держа «всемирную историю на своей опеке, без зазрения совести всю ее скривили в свою пользу: своих предков поставили единственными деятелями, - славяне словно не существовали». И в целом весьма высоко отзывается о работах Венелина («восстановитель древней исторической школы, искони существовавшей в России до Байера»), Морошкина, Савельева-Ростиславича, Святного.

Считая, что Бутков «уже решительно пристал, в сем отношении, к славянской школе и ревностно защищает значительную степень гражданской образованности наших предков», Александров приводит слова Игнатовича, возросшего, как и большинство русских ученых, на немецких теориях, что Венелин посеял «первые семена историко-критических розысков в истинном значении этого слова», а Савельев-Ростиславич «так далеко и так успешно» продвинул «дело, начатое Венелиным». Отмечен им был и тот факт, что Вельтман и Макаров, бывшие ранее ревностными защитниками воззрений Шлецера, теперь стали «жаркими поборниками исторической правды»[217].

В 1845 г. норманист А.И.Артемьев заметил, что академики Штрубе де Пирмонт и Фишер, видя в варягах норманнов, в своих отзывах на диссертацию Миллера возражали «на каждой странице», и что Шлецер, говоря о дикости славян, имел намерение их унизить, чтобы выставить в лучшем свете варягов-норманнов и чтобы доказать, что они принесли с собою образованность [218]. Тогда же Савельев-Ростиславич, развивая мысли, высказанные тремя годами ранее, констатировал в «Варяжской руси по Нестору и чужеземным писателям» и «Славянском сборнике», что Байер по незнанию русского языка не понимал летописи и «по слабости критики» принял исландские саги - «богатырские сказки» - «за истину», за что его критиковали Шлецер и Карамзин.

Ученый был убежден, что Байер, Миллер и Штрубе де Пирмонт, погрязнув в «сказочном болоте» саг, ничего не сделали для русской древности, а «только забавлялись ловлей созвучий», приведшей их к ошибкам (так, Байер превратил французов-бретонцев в англичан-британцев, новгородцев в кабардинцев, восточнославянских бужан в татар-буджаков, а Штрубе де Пирмонт русско-славянского бога Перуна в скандинавского Тора). И, выступая против «беззакония филологической инквизиции», Савельев-Ростиславич подчеркивал, что «желание сблизить саги с летописью, сказки с былью, а это неминуемо увлекло изыскателей в мир догадок, ничем не доказанных, и заставило нещадно ломать звуки на этимологической дыбе».

Отмечая, что шведы, по признанию самих же норманистов, никогда не назывались русами и что в Швеции нет следов имени «русь», он заключил: Шлецер, чтобы спасти систему онемечения Руси, указал на шведский Рослаген, откуда якобы вышла варяжская русь, хотя это название стало известно значительно позже эпохи Древнерусского государства. В целом норманскую теорию историк охарактеризовал «выдумкой» Байера, проникнутого «своим народным патриотизмом» и основавшего всю свою систему, принятую «на веру его слепыми поклонниками», на песке.

Тем же чувством, продолжал Савельев-Ростиславич, был одержим и Шлецер, что выводило его, в свою очередь, «за пределы исторической истины»: комментируя Нестора, он во многом ошибался и приписал ему «свои личные мнения, диаметрально противоположные несторовским» и противоречащие филологическим наблюдениям над славянскими языками, остановив тем самым правильное доселе развитие русской истории. А в отношении слов Шлецера, что русские ученые не приняли шведского происхождения Рюрика из-за «ссоры» со Швецией, Савельев-Ростиславич заметил, что «ссора сама по себе, а правда сама по себе», и что норманизм отвергается по причине «явной несообразности» с указаниями летописи (при этом исследователь отдавал должное ему как знатоку истории, отличавшемуся здравомыслием, когда не увлекался пристрастием к «любимым гипотезам», и как критику летописей и саг).