Изгнание норманнов из русской истории. Выпуск 1

Отмечая в целом высокую результативность работ С.А.Гедеонова, Д И Иловайского и И.Е. Забелина, вышедших в 1876 г. одновременно в крупнейших научных центрах России - Петербурге и Москве (в том же году в Киеве увидел свет первый том посмертного издания сочинении антинорманиста М. А. Максимовича), Куник подытоживал: они, подняв в «роковом» 1876 г. «бурю против норманства», устроили «великое избиение норманистов», «отслужили панихиду по во брани убиенным норманистам». Оставаясь верным беспроигрышному наступательному принципу норманистов обвинять оппонентов во всех тяжких, называет их «варягоборцами», «норманофобами», «антинесторовцами», организовавшими в последние годы «поход против Несторова сказания», а себя и своих единомышленников относит, соответственно, к «защитникам Нестора», к «несторовцам». Но вместе с тем он тогда же произнес, ведя речь о норманской теории, что «трудно искоренять исторические догмы, коль скоро они перешли по наследству от одного поколения к другому», и что норманисты приписывали норманнам «такие вещи, в которых последние были совершенно неповинны». А в адрес Погодина, которого титуловал «Нестором русских норманистов», сказал, что у него есть «не всегда доказанные положения» и что в своей «Борьбе не на живот, а на смерть с новыми историческими ересями» он не всегда придерживается строго научной разработки источников и к тому же субъективен[242].

В 1876 г. И.Е. Забелин в «Истории русской жизни с древнейших времен», сославшись на крайне низкие оценки немцев И. Д. Шумахера и А.А.Куника, данные диссертации Миллера и весьма хорошо известные в науке, заметил: говорить, что русские ученые засудили ее «из одного патриотизма, значит извращать дело и наводить недостойную клевету на первых русских академиков». Увидев в дискуссии столкновение двух народных или ученых «гордостей» - немецкой, свысока взиравшей на славян, и русской, не способной равнодушно отнестись «к этому немецкому возделыванию нашей древности посредством только одного отрицания в ней ее исторических достоинств», историк выступление М. В. Ломоносова, С. П. Крашенинникова и Н. И. Попова против воззрений Миллера квалифицировал как первую основательную и в полной мере ученую попытку критически рассмотреть саму «немецкую критику» (так, они правомерно обращали внимание на то, что Миллер, «отвергая и критикуя русские басни, вводил на их место готические басни и сверх того свои неосновательные догадки. За этими основными недостатками никакой другой учености у историографа они не находили»), Ломоносов, подчеркивал Забелин, «весьма основательно выставил ему ряд доказательств» (например, что «имя и народ россиян» суть наследники роксолан, древних обитателей южной Руси), раскрыл несостоятельность его рассуждений (о том, что был лишь князь Аскольд и не было князя Дира, что Холмогоры есть скандинавское название), но нелепее всего считал тезис, что имя «русь» заимствовано от чухонцев-финнов. И мнение Миллера, подводил черту историк, «было отвергнуто, как мнение смешное и нелепое, не имевшее никаких ученых оснований», и что его «немецкая критика» оказалась слабее критики Ломоносова, которая до сих пор не опровергнута и подтверждается «новою ученостью (в трудах г. Гедеонова), достоинствам которой и ученые норманисты отдают полную справедливость». Но при этом он нисколько не сомневался в том, что Ломоносов не был, «да не мог и потом сделаться специалистом исторической науки».

Забелин, ведя речь о неподготовленности Байера и Миллера заниматься историей России (по незнанию русского языка и русских источников), констатировал, что им, проникнутым немецкой национальной идеей «о великом историческом призвании германского племени, как всеобщего цивилизатора для всех стран и народов», было свойственно смотреть на все «немецкими глазами и находить повсюду свое родное германское, скандинавское», и что круг «немецких познаний» хотя и отличался великой ученостью, но эта ученость сводилась к знанию больше всего западной, немецкой истории, «и совсем не знала, да и не желала знать историю славянскую».

Обратив внимание на опасную аномалию в науке, когда «шлецеровская буква», «вселяя величайшую осторожность и можно сказать величайшую ревнивость по отношению к случаям, где сама собою оказывалась какая-либо самобытность Руси, и в то же время поощряя всякую смелость в заключениях о ее норманском происхождении», Забелин так обрисовал атмосферу, царившую в науке и обществе и более чем благоприятную для норманизма: «Мнение о норманстве руси поступило даже посредством учебников в общий оборот народного образования. Мы давно уже заучиваем наизусть эту истину как непогрешимый догмат», и что «всякое пререкание даже со стороны немецких ученых почиталось ересью, а русских пререкателей норманисты прямо обзывали журнальной неучью и их сочинения именовали бреднями».