Изгнание в рай

– Мне сразу надо было… Когда про детей заговорили… Сказать, что мне нельзя. И предохраняться как следует. А я… а я подумала: пусть Бог решает.

– Кнопка, что ты такое говоришь?!

– У меня порок сердца. Тяжелый. Рожать врачи запрещают. То есть можно, конечно, но шансы, что умру, – пятьдесят на пятьдесят. Я-то рискнуть готова, даже не сомневайся. Но что ты будешь делать, если один с малышом останешься?

Он долго молчал. Потом зло, отчаянно выдохнул:

– Ну, ты даешь.

– Да ладно, Миш, ты не волнуйся… я все поняла… Если ты считаешь, что я сглупила, я от него избавлюсь.

– Хороший подход! – вспылил он. – Сначала сделать то, что делать нельзя. А потом младенца убивать. Он здесь при чем?

– Миша, не говори так. Пожалуйста.

– А что мне тебе говорить? – заорал он. – Хорошо, скажу по-другому. Ты просто дура. Типичная баба-дура! Вместо того чтоб решать проблему, ждала, что само рассосется!

– Я тебе предлагала ее решить, – буркнула Кнопка, – малыша из детдома взять.

– Из детдома мне не нужен.

– Но…

– Ты бесплодная? Или носитель аномального гена?

– Да что ты такое говоришь?!

– Только то, что порок сердца – при современном развитии медицины – это вообще ерунда.

– Тогда почему ты злишься? – слегка повеселела она.

– Потому что беременность с твоей болезнью надо было не с бухты-барахты, а нормально планировать. Готовиться к ней. Заранее пройти курс лечения. Перед зачатием в какой-нибудь санаторий съездить. Тебе врачи об этом разве не говорили?

– Говорили, – опустила голову она. – Но я боялась тебе признаться. Вдруг ты бы тогда меня вообще выгнал? Зачем я тебе? Некрасивая, глупая. Да еще и больная.

– Хочешь, Кнопка, правду? – рубанул он. – Сам не знаю, зачем ты мне. Да и все кругом удивляются.

Крепко обнял ее, прижался носом к заплаканной щеке. Шепнул:

– Но уже не денешь тебя никуда. Ничего, выживешь. Мы все выживем. Все трое, не волнуйся.

* * *

Зря Кнопка боялась, Сева ругаться не стал.

Наоборот, пожал Михаилу руку. Сказал:

– Большая семья – дело хорошее.

И немедленно скатился на мораль, добавил:

– Может, хоть теперь образумишься. Будешь компьютерные игрушки писать, а не формулы бесполезные. Подгузники нынче дорогие.

Акимов Кнопке и кардиолога нашел, и клинику, куда брали рожать сердечников.

Бедная Нина Васильевна вернулась оттуда подавленной:

– Миш, там пальмы кругом. И пол паркетный. А контракт на роды стоит… я тебе цифру даже не скажу. Где мы столько денег возьмем?

– Ха, Кнопка! – усмехнулся программист. – Плохо ты меня еще знаешь. Я как тот богатырь на печи. Когда все спокойно – лежу, ленюсь. Встаю, только когда совсем припрет. И чем больше денег нужно – тем лучше я работаю.

…Он почти без сожаления отложил докторскую по фундаментальной физике – и взялся за очередную компьютерную игрушку.

Расходы, действительно, предстояли немалые. Нужно и младенца – в человеческих условиях! – родить, и, если что, оплатить лечение Кнопке.

Съезжать со съемной квартиры, срочно свою покупать, обставлять. Хорошо бы, конечно, сразу в дом перебраться, но Томский понимал: построиться, да еще в условиях ограниченного бюджета, – это вопрос не года. И даже не трех. Тем более, если хочешь, чтобы каждая мелочь продумана и вообще все самое лучшее.

…Кнопка свою беременность отчаянно берегла. Много лежала, как велели врачи. Гуляла. Ела фрукты. И с работы ушла – потому что доктора позволяли только полставки, без нагрузок, а в детдоме разве такое возможно?

Михаил был рад, что любимая наконец бросила своих сироток-дегенератов.

Постоянное присутствие жены в квартире совсем его не раздражало. Хотя мог работать в офисе, часто оставался дома. Сидел в кабинете. Слышал, как Кнопка напевает. Улыбался, когда с кухни тянуло горелым. Звал Нину Васильевну в кабинет, спрашивал:

– Как думаешь, что хуже? Если женщина не любит готовить или если не умеет?

– Не знаю, – смущалась Нина Васильевна.

– Самое страшное – когда любит, но не умеет, – хохотал Томский.

Стискивал Кнопку в объятиях, начинал целовать, любовался ее милым простоватым личиком.

Нина Васильевна выглядела сейчас совсем не блестяще, и секс врачи им запретили – вплоть до родов, но Михаила все равно переполняла любовь. Спокойное, тихое, милое, ласковое, почти пенсионерское чувство. Хотелось не дикой страсти предаваться, а вить уютное, на лета, гнездо.

…Как только самые опасные первые три месяца миновали, он сам позвонил Кнопкиному врачу. Спросил:

– Ей летать сейчас можно?

Врач позволил. Кнопка обрадовалась, прыгала по квартире:

– Отпуск! У нас с тобой будет первый отпуск!

– Нет, моя дорогая Нина Васильевна, – возразил Томский. – Никаких отпусков. Мы с тобой летим по делу. Как ты и хотела, в глушь. Для нашего дома участок искать.

– Ой. – Она закрыла ладошкой рот. Посмотрела на него счастливыми глазами. Вдруг фыркнула: – А куда в глуши самолеты приземляются? На болото?

– Ну, мы с тобой сначала в Милан полетим, – слегка рисуясь, произнес он. – Сходим в оперу, купим для нашего младенца дизайнерские пинетки. А потом возьмем машину и поедем куда глаза глядят. Может, на севере нам понравится – на озере Комо. Не подойдет – поедем на Сицилию. Или в Испанию. Или на Кипр.