Изгнание владыки (Часть 2)

Глухой ровный гул шел из глубины шахты, чмокающие звуки доносились из толстых труб; тяжко вздыхая, ухали насосы и компрессоры; где-то грозно гудели мощные моторы.

Осматриваясь по сторонам и прислушиваясь к возрастающему гулу, все молча спускались по лестнице ниже и ниже. Над каждой площадкой висели на стене мраморные щиты с рубильниками, выключателями, разноцветными кнопками.

Гоберти спускался рядом с Лавровым, присматриваясь, ежеминутно делая на ходу заметки в своей записной книжке.

– Что за хлюпающие звуки доносятся из этой трубы, Сергей Петрович? – спросил он после долгого молчания.

– Из этой толстой? Придется сначала объяснить вам значение водонапорной трубы, которая идет рядом с ней. Как видите, она немного тоньше первой. По ней под собственным напором – я вам уже говорил, что здесь, у дна океана, давление равно двадцати атмосферам – внешняя морская вода устремляется вниз, в шахту. В нижнем, глухом конце этой трубы вода разбивается на несколько десятков мощных струй, и каждая из этих струй по своему шлангу, через свой брандспойт,^[21] вырывается наружу и с огромной силой бьет и разбивает горную породу на дне шахты…

– Простите, Сергей Петрович. Я, конечно, мало понимаю в технике, но все же слышал, что этим способом размывают, скажем, песчаную почву, глинистую или, как их там…

– Вы хотите сказать – осадочные породы?

– Да, да, мягкие породы. Но только что товарищ Красницкий докладывал вам, что они пробивают шахту в базальте.^[22] В базальте! Он ведь, кажется, такой же твердый, как гранит. Не так ли? Что же может с ним сделать вода даже под напором в двадцать атмосфер?

– Это вполне естественный вопрос, – сказал, улыбаясь, Лавров. – Надо знать, что под таким давлением струя воды получает твердость стали и действует, как стальной лом. Но, кроме того, мы получили еще добавочную силу благодаря успехам советской химии. Недавно, один из наших химических институтов открыл состав, который называется геологическим растворителем. Это о нем мы только что разговаривали наверху. Подробно говорить об этом составе я не могу. Могу сказать лишь, что одна его крупинка, растворенная в кубометре воды, позволяет ей под сильным давлением разъедать и растворять почти мгновенно верхний слой любой горной породы, в том числе и самой твердой, как, например, гранит, базальт, диорит.^[23] Ну, хотя бы вот так, как соляная кислота растворяет в себе без остатка большинство металлов, органические ткани, кости. По водонапорной трубе идет вода уже с ничтожной примесью растворителя, но этого достаточно, чтобы наши гидромониторы даже в базальте каждые сутки углубляли шахту на десять-пятнадцать метров.

– Так… Интересно… О чем же вздыхает другая труба? – спросил Гоберти.

– Другая труба – отводная, – продолжал Лавров. – Внутри нее через равные промежутки помещаются мощные электрические насосы, которые поднимают наверх пульпу – то есть уже отработанную воду с размытой горной породой. Эта пульпоотводная труба уходит далеко от поселка по морскому дну, и там теперь образуется, если можно так выразиться, новый геологический слой отложений из выбрасываемой породы. Работу этих насосов вы и слышите из пульпоотводной трубы.

– Замечательно! – проговорил Гоберти, снимая кепку и на ходу вытирая покрытые капельками пота лоб и розовый лысый череп.

– Кстати, Самуил Лазаревич, – обернулся Лавров к Гуревичу, – как работают пульпоотводные насосы? Какая производительность?

– Великолепно работают, Сергей Петрович, и монтаж идеальный. Прекрасная конструкция! Поршень с расширяющимся эластичным ободом, и зазора между поршнем и цилиндром насоса фактически нет. Производительность выше проектной.

– Вот как! Очень хорошо. Какой завод поставлял?

– Московский гидротехнический. А конструкция – Ирины Васильевны Денисовой, начальника производства на этом заводе. Мы с ней обменялись визетон-письмами, и я прямо благословлял ее за эти насосы…

Обычно бледное лицо Лаврова порозовело.

– Вот как! – пробормотал он с улыбкой. – Очень рад… Очень…

Гоберти энергично обмахивал кепкой раскрасневшееся лицо.

– Что-то очень жарко становится, – говорил он. – Сердце у меня неважное, с трудом выносит такую температуру.

– Сейчас будет станция, господин Гоберти, – отозвался Гуревич. – Минуту потерпите.

Через два лестничных пролета на площадке, в стене шахты, показалась плотно закрытая дверь. Гуревич открыл ее, за ней другую и пропустил мимо себя гостей. Они очутились в высокой, мягко освещенной комнате, уставленной мебелью. Здесь была тишина и приятная прохлада. Из боковой двери появился человек в белом халате и быстро направился навстречу вошедшим.

– Наш врач, – представил его Гуревич и обратился к нему: – Илья Сергеевич, господин Гоберти жалуется на сердце. Можно ли ему продолжать спуск?

Врач подошел к журналисту, пощупал пульс, взял со стола какой-то миниатюрный сложный прибор и приставил его к груди Гоберти. На наружной стороне прибора задрожала стрелка и затем начала быстро и неравномерно колебаться из стороны в сторону.

Врач покачал головой.

– Только в скафандре, – сказал он. – Вам нельзя утруждать свое сердце.