Изгнание владыки. Роман. Рассказы

— Нет, нет, голубчик, — поспешно ответил Лавров, опускаясь в кресло. — Заботы… Поди ко мне. Садись на колени. Помнишь, как бывало дома? Усядешься, а я что-нибудь рассказываю.

— Хорошо тогда было, дядя Сергей… Только я сяду рядом. Кресло широкое, — говорил Дима, втискиваясь в глубокое кресло Лаврова и поджимая под себя босые ноги. — А какие у тебя заботы? Тоже о других думаешь?…

«Совсем как Ира, — с согревшимся сердцем подумал Лавров. — Эти задумчивые глаза… И манера ноги поджимать… Как он переменился, милый мой мальчик!..»

Он крепко прижал к себе Диму и сказал:

— Почему «тоже»? Ты про кого?

— Иван Павлович все время заботился о нас… О Дмитрии Александровиче и обо мне, и о Плутоне. Если бы не он, плохо бы нам пришлось! А Дмитрий Александрович все думал о вас, о шахтах. Очень беспокоился, что Коновалов как-нибудь навредит? А ты о чем думаешь?

— Я? — машинально переспросил Лавров, всматриваясь в похудевшее лицо мальчика. — Что же я?… И я думаю… Так и должно быть, Димочка. Иван Павлович, милый человек, думал о вас, Дмитрий Александрович думал и беспокоился о нас. Все должны думать и беспокоиться о других. Тогда всем будет хорошо. Вот Красницкий… Помнишь Красницкого?

— Помню, — серьезно кивнул головой Дима. — Он разбился тогда на шахте. Ира часто вспоминала его.

— Помни и ты о нем, не забывай его. И он тогда думал о других. И, может быть, всех, кто был тогда в шахте, спас. А нынче Арсеньев бросился мне на помощь. Могло и так случиться, что мы вместе погибли бы…

— Дядя Сережа! — с испугом закричал Дима.

— Но это его не остановило… Да, Димочка, нужно думать о других. И нельзя бояться ответственности за них. Надо о них заботиться. Другие, может быть, заботятся в это время о тебе.

Лавров уже не видел внимательных глаз Димы. Он смотрел куда-то вдаль, в огромный родной мир, пославший сюда Крас-ницких и Арсеньевых, Садухиных и Сеславиных, Комаровых и моряков Карцевых и многих других. И все, что говорил сейчас Лавров, он говорил не столько Диме, сколько себе, и на душе у него становилось яснее, светлее. Все тяжелое и горестное таяло в этом свете, как утренний туман перед восходящим солнцем. Этим солнцем была великая родина, полная неисчерпаемых сил, могущественная и непобедимая любовью своих детей.

Тихая радиомузыка, незаметно наполнявшая комнату, замолкла. Из радиоаппарата послышалось неразборчивое бормо-танье. Но Дима вдруг побледнел, сорвался с кресла и, подбежав к аппарату, усилил звук. Голос диктора загремел:

«…Крушение произошло на острове Октябрьской Революции, на двадцать шестом, самом южном его квадрате, недалеко от пролива Шокальского. Лишенные радиосвязи и не получая помощи, люди решили самостоятельно пробираться к поселку Мыс Оловянный в проливе Шокальского. Свирепствовавшая пурга не остановила их. Они уже успели пройти на электролыжах с гружеными электросанями около трети расстояния до поселка, когда были замечены спасательным геликоптером (пилот Красавин), бесстрашно вылетевшим в пургу для обследования своего квадрата. Пилот Александров легко ранен, конструктор Денисов здоров».

— Валя! — отчаянно закричал Дима и с сияющими глазами бросился Лаврову на грудь.

* * *

Словно черная лилия на длинном стебле, стоял на столе диктофон. Казалось, что раскрытый цветок рупора и широкий глаз окуляра внимательно и настороженно глядели на Курилина, сидевшего в кресле у стола. В ящике с тихим непрерывным шуршанием разворачивалась визетонлента.

В другом кресле сидел майор Комаров. Два человека из комендатуры поселка со световыми пистолетами в руках стояли за спиной майора, не сводя глаз с Курилина.

Из-за стены глухо доносился могучий храп Ивана Павловича.

Спокойный голос майора звучал в комнате:

— …Предупреждаю вас, что все ваши ответы и все поведение ваше во время допроса будут точно зафиксированы этим аппаратом на визетонленте, которая впоследствии может быть, в случае надобности, воспроизведена в ходе судебного следствия и на суде. Заявлений по этому поводу у вас нет никаких?

Курилин, тяжело дыша, с опущенными глазами, помолчал, потом хрипло произнес:

— Я протестую против этого незаконного задержания… Майор тем же спокойным, ровным тоном ответил:

— Ответственность перед законом за это задержание мне известна. Итак, прошу назвать вашу фамилию, имя, отчество.

Короткое молчание, потом Курилин кашлянул и поднял воспаленные глаза:

— Вам известно…

— Все-таки?

— Курилин… Степан Матвеевич.

— А раньше?

Курилин злобно сверкнул глазами, помолчал, потом крикнул:

— Да что вы комедию ломаете! Не знаете?

— Все-таки?

— Коновалов… Коновалов Георгий Николаевич, если это вам доставляет удовольствие!

— Это все? — спокойно и настойчиво продолжал майор. — Других фамилий не было?

— Н-нет… — ответил Курилин, бросив быстрый подозрительный взгляд на майора.

— Ваша национальность?

— Русский.

— Ваше подданство? Молчание. Потом медленный ответ:

— Советского Союза…