Изгнанник

По мере того как этот скорбный кортеж приближался к мосту, Гийом и Пьер с округлившимися от ужаса глазами напряженно всматривались в лица несчастных, которых везли на казнь, сопровождая оскорблениями, пошлыми шуточками и игривыми куплетами. Им коротко обрезали волосы, наголо обрив затылок, полностью обнажили шею, отрезав воротник рубашки у мужчин и разодрав верх платья у женщин, которым нечем было прикрыть свою наготу, так как косынки у них тоже отобрали. Опошленные, выставленные на всеобщее обозрение, без защиты, даже без священника в свои предсмертные минуты, к варварской радости обезумевших людей, которые даже ни с кем из них не были знакомы, они являли собой один из самых удивительных фактов той страшной эпохи — возвышенное благородство и мужество, достойные уважения. Некоторые даже вызывающе улыбались с оттенком презрения. Другие молились громко и не таясь, стараясь словами молитвы подавить насмешку. Все старались не дрожать от пронизывающего ветра, хотя кожа их посинела от холода…

И вдруг, когда уже первая повозка заворачивала на набережную Межисери, Аннеброн, самый высокий из них троих, издал крик, скорее похожий на рычание:

— Агнес!.. Нет!..

Кроме его товарищей, никто не слышал этого возгласа: толпа санкюлотов в засаленных якобинках[12] вопила что есть мочи «Едут! Едут!» Гийом тоже увидел ее. В едином порыве они оба сразу же рванулись вперед и едва не попали под копыта лошади. Пеший жандарм грубо оттолкнул их, отгоняя как и прочих, ударами эфеса шпаги:

— Дорогу! Дайте дорогу, идиоты! Хотите, чтобы вас повезли заодно с этими?

С побелевшими губами Ив Кормье бросился к ним и помог выбраться из толпы, увлекая за собой к кирпичной стене соседнего дома. Они были настолько возбуждены и потрясены увиденным, что никак не могли отдышаться.

— Ради всего святого, позвольте мне увести вас отсюда! Теперь уже ничего нельзя сделать…

— Можно! — возразил Гийом. — Можно следовать за ними… до самого конца! Вдруг представится какой-нибудь случай?

Вторая повозка проехала мимо, и толпа сомкнулась за ней. Гийом и Аннеброн последовали вслед, судорожно ища хоть какую-нибудь возможность, чтобы вмешаться в ход событий. Но это было невозможно. Настоящий поток низвергался, казалось, с самых крыш, из раскрытых настежь окон, и закручивался водоворотом вокруг повозок. В глубине души оба знали, что они бессильны, безоружны и что малейшая попытка приведет их к смерти. Гийом кипел от ярости, а Аннеброн… плакал. И оба также знали, что до конца дней в их памяти сохранится триумфальное — и это вполне подходящее слово! — лицо Агнес, идущей на смерть. И не важно что спутанные волосы ее были грубо обрезаны, что серое искромсанное платье обнажало белые плечи, но гордые глаза ее надменно сверкали. Она так была похожа на королеву, и ничто в ее облике не обнаруживало хоть малейшего страха. Она шла на смерть за своего короля, которому служила верой и правдой, и этим была горда!..

По улице Моннэ, затем по улице Руль и, наконец, по Почетной улице, которая вела прямо к площади Революции, кортеж проследовал к месту казни, и двое мужчин, муж и любовник, шли в толпе следом за ним, охваченные неистовым чувством, приковавшим их к этой жалкой повозке, с которой Агнес начинала восхождение к славе, ведомой лишь ей одной…

Улица, зажатая между домами, распахнулась неожиданно, как занавес в театре, и взору открылась огромная площадь, где уже зажигали факелы, так как зимняя ночь наступает быстро. На фоне розовеющего неба, где вырисовывались ветви деревьев на Елисейских Полях, торчали две черные руки гильотины, а между ними предательски блестел стальной треугольник, который должен был опуститься сегодня тринадцать раз…

Возле эшафота напор толпы сдерживался кордоном охраны. Многие зажигали новые факелы, чтобы освещать ими, может быть, наиболее омерзительное зрелище из всего этого ужасного спектакля: вокруг эшафота плотным кольцом сидели на лавках какие-то женщины в темных платьях, в чепцах с кокардами и с толстыми шерстяными воротниками, и вязали, подшучивая, смеясь и болтая друг с другом. Эти мегеры, которых называли «вязальщицы — женщины из народа», представляли собой всякий сброд, наивысшее удовольствие для них заключалось в том, чтобы посмотреть, как льется кровь под ножом гильотины. Веселыми воплями они приветствовали появление повозок с обреченными и принялись внимательно их рассматривать, с кровожадной радостью предвкушая зрелище…

Повозки подъехали к эшафоту и остановились. Приговоренные один за другим спускались вниз, потом их втащили на подмостки, где подручные Сансона, главного палача, хватали их, чтобы бросить затем на рычаг. Уже три раза опускался нож гильотины. Теперь наступила очередь Агнес Тремэн.