Изгнанник

Бабалачи остался один со своими грандиозными планами. Тонкий самбирский дипломат погрузился в думы о будущем. Когда он решился, наконец, оставить берег, ему пришлось проползти вдоль щелей, избегая середины двора, где мерцали слабые огни, как будто в черной мгле отражались звезды яркого неба.

Проскользнув мимо калитки в ограде Омара, он терпеливо крался вдоль легкого бамбукового палисадника, пока не остановился у тяжелого частокола, ограждающего личный участок Лакамбы. Отсюда он мог видеть через забор хижину Омара и костер перед ней. У огня сидели две тени: мужчина и женщина. Он тихо ушел поискать — если не сна, то, по крайней мере, покоя.

VI

Как только Абдулла и его товарищи покинули ограду, Аисса подошла к Виллемсу и встала рядом с ним. Он не обратил внимания на ее выжидательную позу, пока она не коснулась его легким движением, и тогда он яростно накинулся на нее, сорвал с нее покрывало и растоптал его, как будто это был его смертельный враг. Она смотрела на него, слегка улыбаясь, следя с любопытством за дальнейшим развитием этой замысловатой игры. Его гнев прошел, но он продолжал смотреть строго и непреклонно. Суровые линии вокруг рта исчезли, как только ее пальцы коснулись его шеи. Как неподвижный кусок железа, вздрогнув, притягивается сильным магнитом, так он, затрепетав, подался вперед, обхватил ее своими руками и страстно при жал к груди. Он выпустил ее так же внезапно; она зашаталась, отступила назад и сказала с ласковым упреком:

— Безумец, если бы ты задушил меня своими сильными ру ками, что бы ты делал тогда…

— А тебе хочется жить… чтобы снова убежать от меня? сказал он кротко.

Она подходила к нему маленькими шажками, слегка раска чиваясь всем телом. Он смотрел на нее, очарованный и взвод нованный.

— Что мне сказать человеку, который отсутствовал три дня? Три, — повторила она, игриво вытянув три пальца перед Вил лемсом.

Он хотел схватить ее за руку, но она была настороже и спря тала руку за спиной.

— Нет, — сказала, она, — Меня нельзя поймать. Но я хочу прийти. Я приду сама, потому что я хочу. Не шевелись. Не трогай меня своими могучими руками, о дитя!

Говоря, она придвинулась к нему. Виллемс не шевелился. Прижимаясь к нему и держась на цыпочках, она заглядывала ему в глаза, и ее собственные глаза, казалось, стали больше. Своим сверкающим, нежным, заманивающим и многообещающим взглядом она, казалось, извлекала его душу через его неподвижные зрачки, и с его лица исчезло осмысленное выражение. Он едва дышал, упиваясь ее близостью.

— Ближе, ближе! — шептал он.

Она подняла медленно руки, обхватила его за шею и откинулась назад. Ее голова запрокинулась, веки закрылись и густые волосы повисли вниз, черной волной. Он стоял твердо и непоколебимо, как одно из больших деревьев в окрестных лесах, и его глаза смотрели на нежный изгиб ее подбородка, на подъем шеи, на пышную грудь с жадным, сосредоточенным выражением, как измученный голодом человек смотрит на пищу. Она дотянулась и нежно коснулась головой его щеки. Он вздохнул. Бросив взгляд на тихие звезды, она сказала:

— Ночь прошла наполовину. Мы закончим ее у этого огня. У этого огня ты мне расскажешь все: твои слова и слова Сеид Абдуллы. Слушая тебя, я забуду про эти три дня, потому что я добрая. Скажи мне, я добрая?

Он сказал сквозь дремоту: «да», — и она побежала к большому дому.

Когда она вернулась со свертком тонких циновок, он уже подложил дров к огню и помог ей приготовить ложе на ближайшей к шалашу стороне. Она опустилась быстро, но с сознательно грациозным движением, а он растянулся во весь рост с нетерпеливой поспешностью, как будто хотел кого-то опередить. Она положила его голову себе на колени, и, когда он почувствовал, как ее руки трогают его лицо и пальцы играют его волосами, ему казалось, что она им овладевает; он испытывает чувство умиротворения, счастья и сладостного восторга. Руками он провел по ее шее и потянул ее вниз. Ее лицо наклонилось над ним. Он прошептал:

— Я бы хотел умереть вот так, — теперь!

Она посмотрела на него своими большими темными глазами, в которых не было ответного огонька.

' — Расскажи мне теперь все. Все слова, сказанные тобой и Сеид Абдуллой.

Ее голос вернул ему сознание. Почему ему так трудно говорить о том, что он собирается делать? Угрызения совести годятся для дураков. Его прямая обязанность состоит в том, чтобы быть счастливым. Клялся ли он когда-либо в верности Лингарду? Нет. Ну, тогда он не позволит, чтобы интересы этого старого дурака стали между ним и его счастьем. Счастье? Но на верном ли он пути? Под счастьем подразумеваются деньги, много денег. Так, по крайней мере, он предполагал всегда, пока не узнал этих новых ощущений…