Изгнанник

Уходит бородач в свои родовые вотчины, зарывается там от бела света, чудачит и молится… И опять это Горбатов…

…Но сын бородача, уже в немецком платье, в парике на стриженой голове, работает с немцами…

…Опять другие времена, другие нравы…

Вспоминаются Михаилу Ивановичу рассказы москвичей, его знакомых, о последних Горбатовых… Потом совсем меркнет блеск славного имени, не слыхать и не видать теперь Горбатовых… Один только этот старик, возвращенный из Сибири… Последний…

И вдруг старые грезы снова наплывают со всем своим соблазном.

«Дайте мне средства! — шепчет Михаил Иванович старую фразу, которую так часто повторял он лет десять тому назад. — Дайте какое-нибудь оружие, тогда можно будет показать себя…»

«Да, многое можно сделать, можно поработать для поднятия падающего рода… И снова заблещет старое имя! Я Горбатов!..»

«Пойди, скажи им это! — вдруг шепчет насмешливый голос. — Пойди скажи — и они рассмеются над тобою, втопчут тебя в грязь… И стыд, унесенный тобою когда-то из их общества, покажется тебе ничем в сравнении с этим новым стыдом!.. Незаконный сын Горбатова и петербургской мещанки! Кто же тебя признает? Да и незаконным-то сыном ты не смеешь назваться — у тебя отец и мать! Что же, подводить их под ответственность станешь, добиваясь своего позора?»

Совсем подавленный, совсем разбитый вернулся домой Михаил Иванович.

XIII. МЕЖ ОГНЕЙ

Он прошел прямо к себе в мезонин и в первой же комнате столкнулся с женой, которая, так ничего не добившись от стариков, в нетерпении и в волнении дожидалась его возвращения. Увидя его бледное, измученное и странное лицо, она совсем уж испугалась. Она кинулась к нему, охватила его шею руками и, сама бледная, прошептала:

— Господи, да что же, наконец, случилось? Что у нас делается… не томи, скажи? Они от меня скрывают, я весь день промучилась здесь, тебя дожидаясь. Что же это? Разорились вы, что ли? Весь капитал пропал?.. Я ума не приложу. Ну… ну, говори скорее!..

Он вздрогнул и невольно от нее отстранился. У него из головы вон вышло, что, вернувшись домой, ему придется отвечать на такие расспросы. Что же он может, что он должен ей ответить? Зачем ей знать — нет, он ничего ей не скажет, ничего ни ей, ни им…

Все это разом мелькнуло у него в голове, и он принял твердую решимость. Он нашел в себе силу внутренно отряхнуться. Он поцеловал жену и улыбнулся.

— Что ты перепугалась? Не разорились мы, и ничего такого нет… Что от тебя скрывают, и откуда ты взяла все это?

— Да не обманывай ты меня, посмотри, какое у тебя лицо. Что с тобою?

Он поднял свои тяжелые, плохо слушавшие его веки и взглянул ей прямо в глаза.

— Ничего со мною… Ты говоришь про мое лицо, может быть, я бледен, я очень устал, я был у Горбатовых… Сговорились мы насчет архива… Вышел я от него, захотелось пройтись — и вот пешком с Басманной… Давно много не ходил, с непривычки просто даже ослабел, голова кружится… Дай-ка мне рюмку вина и объясни, что у нас такое — я ничего не понимаю.

Надежда Николаевна в недоумении глядела на мужа.

«Что же это он, комедию играет? Ведь до сих пор ничего не скрывал и обещал, сколько раз обещал, что никогда не будет иметь от меня тайны… Что же это теперь — или надо ему верить?»

Она рассказала ему о впечатлении, произведенном на стариков его отъездом к Горбатову, о появлении и таинственном исчезновении Капитолины Ивановны.

Он сделал вид, что изумлен и пожал плечами.

— Ну, душа моя, я сам тут ничего не понимаю, и теперь ты уж и меня пугаешь… Если тебе они ничего не объяснили, может быть, объяснят мне — постой, я пойду и спрошу их…

Он пошел вниз, а Надежда Николаевна осталась, все-таки не зная, верить ему или нет.

«Неужели он лжет и притворяется? Зачем, с какой стати, что ему скрывать от меня? Нет, нет, он, должно быть, ничего не знает… он все время был совсем спокоен и вчера вечером, и сегодня…»

А Михаил Иванович, сходя вниз, мучительно думал:

— Что же я скажу им? Как с ними встречусь? Что мне делать?

Но оказалось, что Марьи Семеновны не было дома — она уехала, и он понял, что она уехала к Капитолине Ивановне. Старик был в саду, в тепличке.

Михаил Иванович вышел в сад, к нему кинулись игравшие перед балконом дети. Он машинально поцеловал их и направился к тепличке. Путь был невелик, всего два-три десятка сажень. Но Михаил Иванович шел, едва передвигая ноги, шел как на казнь, так тяжело ему было встретиться с отцом.

Однако эта встреча, во всяком случае, часом раньше или позже, была неизбежна. Он подошел к тепличке, схватился за дверцу, рука его дрожала, сердце замирало. Он согнулся и перешагнул порог. Его охватил горячий влажный воздух, пропитанный испарениями растений.

На низенькой скамеечке, среди цветов и зелени, сидел, весь сгорбившись, Иван Федорович в своем сереньком летнем балахоне. Длинные седые волосы, которые он со времени отставки почему-то перестал стричь и носил по плечам, обрамляли его старческое, гладко выбритое лицо. При виде Михаила Ивановича он задрожал, поднялся со скамейки да так и замер, совсем растерянный и не смея поднять глаз, будто человек, уличенный в преступлении.