Изгнанник

Он сердито взглянул на Прыгунова, и в то же время этот взгляд требовал помощи…

Но старый делец был растерян и смущен не менее его и представлял из себя жалкую фигуру. Он машинально вынул свою табакерку, но не раскрывал ее и только похлопывал по ней пальцами.

Еще за несколько минут перед тем он внутренне торжествовал. Он был у цели. Природное, развитое практикой чутье указало ему путь и привело именно к тому месту, где должно было заключаться открытие смущавшей его тайны. Он долго ходил кругом да около и убежденный в том, что чутье его не обманывает, действовал со свойственной ему настойчивостью. Капитолина Ивановна оказалась запертою им в магическом кругу, из которого ей нельзя было выбраться. Вся ее прошлая жизнь, все ее отношения и особенности этих отношений стали известны Прыгунову.

Наконец он сказал себе решительно:

«Михаил Иванович Бородин и есть тот самый младенец Петр, коего мы ищем!.. Подменили! Только к чему такое несообразное и противозаконное деяние?»

Однако он не стал на этом останавливаться и разбирать, решив, что впоследствии все и так будет видно. Он пожелал устроить маленький «фортель», по его выражению: свести Бородина с Горбатовым, ничего заранее не объясняя. Молодой человек, наверное, понравится. А потом: «Как, мол, он показался вам, Борис Сергеевич?» и «Вот, мол, кто это!..» «Прыгунов за дело зря не берется… до конца доводит!..»

«Вот и довел! Нечего сказать — умно! В таких дураках еще не бывал ни разу в жизни… И как было не заглянуть в эту „портретную“, как было не подумать о возможности сходства, когда и по собственным и по чужим наблюдениям знаю, что дети любви весьма в частых случаях бывают поразительно схожи со своими отцами… Бр! Скверно!..»

И он все щелкал пальцами по табакерке и даже не смел глядеть на портрет, а глядел куда-то в угол.

Между тем Борис Сергеевич наконец овладел собою. Он крепко сжал руку Бородина, усадил его, сказал, хоть и не твердым голосом, несколько любезных фраз и попросил извинения за свое замешательство, вызванное поразившим его сходством.

Но Михаил Иванович все же не мог успокоиться! Ему было неловко, как еще никогда в жизни. Его сердце отчего-то болезненно ныло, казалось, будто дышать нечем, хотелось на свежий воздух из этой одуряющей, какой-то заколдованной атмосферы. А глаза так и тянуло к портрету.

— Чей же, чей это портрет? — опять спросил он.

— Моего покойного брата, — отвечал хозяин, — я видел его в последний раз давно, перед моей ссылкой… Он был тогда приблизительно ваших лет… поэтому я так и поражен…

— Я поражен не менее вашего, — прошептал Михаил Иванович, снова впиваясь глазами в портрет, — ведь насколько я тебя знаю — это… это я.

Он даже вздрогнул, потом постарался улыбнуться.

— Извините меня, Борис Сергеевич, мне просто страшно… Знаете, как человеку, который видит своего двойника…

В это время в соседней комнате послышались шаги, и на пороге показалась фигура того самого почтенного слуги, который провожал гостей в портретную.

— Что там такое? — недовольным тоном спросил хозяин.

— Да вот, сударь, — объяснил слуга, — вас спрашивают.

— Кто спрашивает? Я не могу принять, а занят.

— Барыня, старушка, госпожа Миронова, они говорят: нужно вас видеть по важному делу… Говорят, что вам известно…

Имя Мироновой поразило всех как громом, а главное Михаила Ивановича.

«Как? Она!.. Она здесь? Господи, да что же это такое?..»

И ему, как он только что объяснил, стало просто страшно.

Борис Сергеевич тревожно задумался. У него мелькало в голове:

«Что же делать? Нечего! Это судьба!»

— Хорошо, я иду! — сказал он. — Извините!

Он направился к двери.

Но не успел он сделать несколько шагов, как вся багровая, в своей удивительной, похожей на будку шляпе, твердым и решительным шагом в кабинет уже входила Капитолина Ивановна.

Она все знала. Она только на минуту не застала, явившись к Бородиным, Михаила Ивановича и Прыгунова. Ей сказали, что Прыгунов увез Мишеньку к Горбатову. Услышав это, она не говоря ни слова, вышла из дома, села на извозчика и велела везти себя на Басманную.

Капитолина Ивановна торопила извозчика.

— Эй ты, Ванька, мчись во весь дух! Дуй свою клячу! — крикнула она так властно, что извозчик тотчас же стал хлестать лошаденку, которая пустилась вскачь по взрытой, плохо мощеной улице.

Капитолина Ивановна то и дело подскакивала, как резиновый мяч, сидя боком на так называемой «гитаре» — экипаже-инструменте, теперь уже забытом, но тогда бывшем единственным способом передвижения московских обывателей, не державших своих экипажей и лошадей. Только она не обращала на это никакого внимания — ей все казалось, что негодный Ванька нарочно везет ее тихо, а потому она самым усердным образом долбила его в спину ручкой своего зонтика.

— Да пошел же ты скорее!.. Пошел, шельма, пошел!.. — повторяла она.

Ванька молча делал свое дело, то есть погонял и нукал лошаденку, и только по временам передергивал плечами, когда его спине уж чересчур доставалось от зонтика сердитой барыни.

Терпение у него, очевидно, было большое, да и спина крепкая. Но все же на полпути он не выдержал и обернулся.