Изгнанник из Спарты

– Почему ты говоришь «возможно», если влюблен в нее? – осведомился Тимосфен. Аристон весело расхохотался.

– Да я вовсе не влюблен в нее! – сказал он. – Как можно любить девушку, которую ты никогда не видел?

– Ты ее ни разу не видел? Да полно, Аристон! Даже в дни моей молодости можно было найти способ – подкупить рабынь, сесть рядом в театре, подстеречь на углу во время женских празднеств, таких, как праздник Артемиды, Па-нафинеи и…

– Ну разумеется! Но все дело в том, что я не хочу глядеть на нее. Я в любом случае не могу на ней жениться, поскольку она гражданка Афин; в таком случае, к чему мне ее соблазнять? Благодаря Парфенопе и ее маленьким нимфам я не испытываю недостатка в женской ласке. А так это просто игра. Я прошу Даная передать ей мои заверения в совершеннейшей преданности, чего он наверняка не делает, так как все эти разговоры ему явно не нравятся, в то же время это служит достаточным объяснением моей несговорчивости для чересчур ретивых мамаш и настырных папаш-метеков, уже считающих деньги, которые я от тебя унаследую.

– А в действительности дело вовсе не в ней, – подытожил Тимосфен.

– Нет. Дело в двух других женщинах, – тихо произнес Аристон.

– И кто же они?

– Парфенопа, которая так хорошо удовлетворяет мои физические потребности, что тем самым отбивает у меня охоту совершать всякие глупости, и Фрина, память о которой согревает мне дущу.

– Ты очень странный юноша, – заявил Тимосфен. – Должен признаться, что не пони…

Это было все, что он успел сказать, ибо в это самое мгновение его лошадь вдруг встала на дыбы с пронзительным ржанием. Как и все афинские всадники, Тимосфен был великолепным наездником. Он ухитрился совладать с мечущимся, хрипящим, обезумевшим животным, но лошадь тут же вновь вздыбилась, молотя передними копытами прозрачный воздух; на этот раз Аристон успел заметить камень, ударившийся о булыжники мостовой после того, как он с огромной силой врезался в бок серого жеребца. Чуть повернув голову, он встретился взглядом с невысоким коренастым человеком Гераклового телосложения; его лицо, окаймленное густой черной бородой, было совершенно искажено лютой злобой, а его огромный кулак сжимал еще один камень.

– Берегись, отец! – крикнул Аристон, но было уже слишком поздно; камень белесым пятном промелькнул на фоне золотистого пополуденного неба. Аристон увидел, как он ударил его приемного отца прямо в лоб, увидел, как кровь хлынула внезапной, неукротимой струей, но к этому моменту он был уже в воздухе, легким, стремительным соколом налетев на врага Тимосфена.

Его противник был по меньшей мере вдвое сильнее его, но не имел никакой подготовки. Будучи искусным панк-ратиастом, Аристон мгновенно опрокинул своего мощного бородатого врага, затем, как только он поднялся, вновь поверг его на землю ударом ногой в подбородок, рубанул его по шее ребром ладони – один этот удар мог бы убить более слабого человека, – вторым таким же ударом, только горизонтальным, перебил ему переносицу, вызвав обильное кровотечение, и уже собирался добить его, когда скифские наемники, выполнявшие в Афинах обазанности городской стражи и привлеченные криками прохожих, ставших свидетелями нападения, выбежали из-за угла, гремя доспехами, схватили злоумышленника и увели его с собой.

Только после этого Аристон сделал то, что ему следовало бы сделать в первую очередь: он поспешил на помощь к Тимосфену.

Дела всадника были плохи. Все его лицо было залито кровью. Крови было столько, что лишь после того, как его уложили на носилки и принесли в лечебницу врача Офиона, обнаружилось, что его правое бедро было раздроблено как минимум в трех местах, при этом осколки бедренной кости вонзились в мышцы его бедра, подобно множеству остро отточенных лезвий. И что еще хуже, ореховидный сустав бедра был разбит до такой степени, что его невозможно было восстановить.

– Ну что? – спросил Аристон Офиона, когда тот закончил обследование.

Врач медленно покачал головой.

– Он обречен, – печально произнес он. – Хуже всего то, что он не умрет сразу. Его организм слишком силен. Видишь ли, в его возрасте подобные повреждения бедренных костей не заживают. Ногу я мог бы залечить; в этом случае он бы просто остался калекой. Но я не знаю способа залечить сломанное бедро. В конце концов начнется заражение крови, и он умрет. Если и не от заражения, так от истощения, от бесконечных бессонных ночей, от невыносимой изматывающей боли. Пройдет время, и даже опиум не сможет облегчить его страдания. А рана на лбу – пустяк. Небольшое сотрясение, только и всего.

Аристон посмотрел в глаза врачу и, проведя языком по высохшим, потрескавшимся губам, выдавил из себя только одно слово: «Сколько?»

– Полгода. Год. А может, и два. Но нам следует молить богов, чтобы конец наступил как можно скорее. Это будет тяжкое зрелище, Аристон. Будь с ним рядом, постарайся сделать для него все, что в твоих силах.

– Я не отойду от него ни на шаг, о достойный врач! – поклялся Аристон и, повернувшись, поспешил обратно в комнату, где лежал Тимосфен.