Изгнанник вечности

Подчинить себе волю спящей и установить полный контроль над ее сознанием было проще простого — гораздо сложнее оказалось подбирать правильно сформулированные вопросы, чтобы привести ее к необходимой теме.

— Для чего ты зовешь Коорэ, Ормона?

Ормона молчала. Тело ее вытянулось в глубоком трансе, дыхание прочти пропало.

— Ормона, ты здесь?

— Кого ты ищешь, Ал? — тихо и грустно спросила она не своим голосом.

— Кто ты?

— Ты не узнаешь свою жену, моя любовь?

— Назовись! — он уперся ладонью в постель и склонился над женой, вглядываясь в черты ее лица.

Капля воды с его мокрых волос упала на грудь спящей, скатилась с правого соска, устремляясь к солнечному сплетению, и соскользнула по тонкой талии, оставив на коже едва заметный блестящий след.

— Танрэй, — удивленно, хотя и очень медленно ответила Ормона, а лик ее начал судорожно меняться, обретая выражение лица статуи царицы Танэ-Ра перед Храмом в Эйсетти. — Что с тобой, Ал?

Тессетен догадался, что говорит она сейчас вовсе не с тем Алом, которым, как ему мерещилось, она грезила в этой жизни. И называет себя вовсе не той Танрэй, о которой сперва подумал он сам. Поразмыслив, он решил подыграть и посмотреть, что будет дальше:

— Почему ты звала Коорэ, Танрэй?

Хитрость сработала:

— Он в опасности, Ал. Но ты не сможешь ему помочь…

— А ты?

— Я… попытаюсь…

— Я думал, после того, что случилось с тобой… с нами… ты больше не призываешь его…

— Всё нарушилось, моя любовь. Я больше не нужна ему. Форма затмила содержание, имена сбивают с толку и запутывают всех еще сильнее. Но клянусь тебе аллийским мечом: будет день — и ты все узнаешь… Но не торжествуй прежде времени: это будет самый страшный день в твоей жизни, Ал! Не торопи его, моя любовь! Не торопи, я еще хочу побыть с тобой в этом мире…

Что-то невыносимо тяжелое, отдающее болью всколыхнулось в бездонной глубине его сердца, изгнанное памятью прошлых воплощений, затертое наслоившимися друг на друга переживаниями былых жизней. После ее слов Сетену захотелось бросить все к зимам и вьюгам, схватить жену на руки — сейчас безвольную и покорную — и бежать отсюда, куда глядят глаза, вдвоем, лишь бы она не опомнилась и не пожелала вернуться в этот кошмар.

— Что теперь ты видишь, Танрэй? Что с нынешним Коорэ?

— М-м-м… — простонала она, чуть поежившись.

— Что с ним? — мягко повторил он вопрос, беря ее за руку.

— Он… потерял свою попутчицу и свою… душу… И он направляется к нам… он и не он… Коорэ отныне уже не Помнящий, но он уцелел телом, он жив… Он будет рядом с тобой, его Учителем…

— Как ты делаешь все это?

— Не спрашивай! — в голосе Ормоны прозвучало предостережение. — Я не должна говорить и даже думать об этом!

— С прошлой осени ты не в себе, родная моя. Это видят все…

— И ты в последнюю очередь, Ал…

В ее словах прозвучала потаенная, безнадежная горечь, уже перебродившая за много лет и переставшая быть укором. Почувствовав сожаление, Тессетен невольно сделал то, чего она никогда не позволяла ему прежде — коснулся рукою прядки густых черных волос жены…

Волной ее ярости его отшвырнуло на другой край постели. Ормона подскочила разъяренной коброй и словно на пружине взвилась над ним в чудовищном своем мороке:

— Что ты делаешшшшшшь? Я шшшже не велела тебе!

— Постой, остынь! — сказал Сетен, не особенно-то переживая о своей шкуре и к тому же более чем уверенный, что она не нападет на него по-настоящему. — Я виноват, это получилось… нечаянно. Извини.

Змея пропала, и узкие, как щелки, зрачки Ормоны разошлись во всю радужку, а затем приобрели нормальные размеры. Она вывела из-за спины отведенные руки, скользнула пальцами по странно поседевшей прядке, безжалостно ее вырвала и села на место под его изумленным взглядом.

— Ты что-то выспрашивал меня, так? — с подозрением осведомилась она.

Сетен быстро справился с оторопью, но напоследок еще раз взглянул в сторону упавшего на пол серебристо-белого клочка волос.

— Да ни в жизнь! — иронично отозвался он, решив ни в чем не признаваться. — Просто ты немного болтала во сне — кстати, о Коорэ, — вот я и посвистел тебе на ушко, чтобы не начала еще и храпеть…

Прогнав остатки гнева, она усмехнулась:

— В следующий раз свисти губами, а не руками!

Тессетен понял, что жена успокоилась и что с ней можно говорить о серьезном.

— В чем же дело, Ормона, родная? Ты все еще зовешь его к нам? Тебя не остановило то, что Паском восемнадцать лет назад едва вернул тебя к жизни?

Он хорошо помнил тот страшный день, о котором с тех пор супруги предпочитали не только не говорить, но даже не намекать и не думать. Но забыть его было невозможно…

Ормона взглянула на мужа так, точно хотела поднять на смех, но еще не решила, делать это сейчас или чуть повременить.

— Когда меня такое останавливало, Сетен? Ты же знаешь: я нечувствительна к боли.

— Не обманывай.

— Я нечувствительна к боли! Ни к какой, — она раздвинула губы в мимолетной улыбке. — Он все равно будет здесь. Он не родится здесь, он приедет сюда — уже взрослым. Если мы провалили затею Паскома с «куламоэно», то надо же, чтобы кто-то позаботился хотя бы об ученике!