Изгнанники (без указания переводчика)

Адель подняли через борт и усадили на корме берестяного челнока. Мужчины, отстегнув лестницу, спустились по веревке, а два индейца, сидевшие у весел, бесшумно оттолкнули лодку и она быстро понеслась против течения. Через минуту от "Св. Христофора" осталось только смутное очертание с двумя желтыми огоньками.

— Возьмите-ка весло, Амос, а я другое, — сказал капитан Сэведж, сбрасывая с себя одежду монаха. —

На палубе корабля я чувствовал себя в безопасности в этом маскараде, а здесь он только мешает. Видимо, мы могли бы закрыть все люки и забрать корабль целиком с медными пушками и со всем скарбом.

— А на другой день висеть на реях в качестве пиратов, — заметил Амос. — По-моему, мы поступили удачно, забрав мед, не тронув колоды. Надеюсь, вы здоровы, мадам?

— Я не понимаю, как все случилось и где мы теперь.

— Как и я, Амос.

— Разве вы не ждали нашего возвращения за вами?

— Я терялся в догадках.

— Ну вот. Неужели же вы могли вообразить, что мы могли бросить вас на произвол судьбы?

— Признаюсь, эта боязнь угнетала меня.

— Как раз этого-то я и опасался, когда, искоса взглянув, перехватил ваш печально провожавший нас взгляд. Но если бы эти молодцы заметили, что мы беседуем или сигнализируем друг другу, то непременно установили бы за нами слежку. А так мы ни в ком не возбудили подозрений, за исключением того капуцина, что лежит вон тут, на дне лодки.

— Как же вы поступили?

— Вчера вечером сошли с брига на берег Бопрэ, наняли этот челнок и притаились на целый день. Потом ночью подплыли к кораблю. Я скоро разбудил вас, зная, где вы спите. Монах чуть не испортил все дело во время вашего ухода за женой, но мы заткнули ему глотку и сбросили к себе в лодку. Эфраим надел рясу с целью встретить вас и помочь, не подвергаясь опасности. Мы очень боялись случайной задержки.

— Ах, как чудесно быть снова свободным. Как бесконечно обязан я вам, Амос.

— Ну, вы были моим телохранителем в вашей стране. Теперь моя очередь присмотреть за вами.

— Куда же мы едем?

— Ах, вот тут-то и запятая. Путь морем закрыт для нас. Придется как-нибудь пробираться по материку, напрячь силы и отплыть как можно дальше от Квебека. Здесь, по-видимому, приятнее захватить гугенота, чем вождя ирокезов. Клянусь богом, не понимаю, как можно подымать столько шума из-за способов спасения человеком своей души. Впрочем, вот и старый Эфраим так же нетерпим в этом отношении. По-видимому, глупость везде возможна.

— Что ты там упоминаешь мое имя? — спроси; моряк, тотчас насторожившись.

— Только то, что вы — добрый, стойкий старый протестант.

— Да, слава Богу. Мой девиз — свобода совести для всех, исключая квакеров, папистов… ну, потом не люблю я женщин-проповедниц и разные там глупости.

Амос Грин расхохотался.

— Ведь все это делается с соизволения Господа Бога, так чего же вам-то так горячо принимать к сердцу, — проговорил он.

— Ах, ты еще молод и глуп. Поживешь — узнаешь. Ты еще, чего доброго, станешь заступаться и за эту нечисть, — указал Эфраим веслом на распростертого монаха.

— Что же, по-своему и он недурной человек.

— Ну, конечно, и акула по-своему хорошая рыба. Нет, парень, не втирай очков. Можешь болтать, пока не свихнешь челюсти, а все же противного ветра не сделаешь попутным. Передайте-ка мне кисет и огниво, а твой приятель не сменит ли меня за веслом?

Всю ночь плыли они вверх по реке, напрягая все силы, чтобы уйти от предполагаемой погони. Придерживаясь южного берега и минуя благодаря этому главную силу течения посреди реки, они быстро продвигались вперед. Амос и де Катина были опытные гребцы; индейцы работали веслами сильно и упруго, словно тела их были выкованы из стали и железа. На всей громадной реке теперь царила глубокая тишь, нарушаемая только плеском воды о борта лодки, шелестом крыльев ночных птиц над головами путников да лишь изредка громким, отрывисто-пронзительным лаем лисиц в глубине лесов. Когда же наконец наступило утро н черные тени ночи сменились на горизонте белым цветом, беглецы были далеко и от крепости, и от погони. Девственные леса в чудном осеннем разнообразном уборе спускались с обеих сторон до самой реки, а посредине виднелся маленький остров, окаймленный желтым песком, с горящими в центре яркими красивыми цветами сумахов и еще каких-то других деревьев.

— Я бывал здесь раньше, — заметил де Катина. — Помню, сделал отметку вон на том клене с толстым стволом во время последней поездки с губернатором в Монреаль. Это было еще при Фронтенаке, когда короля почитали первым лицом в государстве, а епископа только вторым.

При этом имени краснокожие, сидевшие, как терракотовые фигуры, без малейшего выражения на застывших лицах, насторожились.

— Мой брат сказал про великого Ононтио, — проговорил, оглянувшись, один из них. — Мы слышали свист зловещих птиц, уверяющих, что он более не вернется из-за моря к своим детям.

— Ононтио теперь у великого белого отца, — ответил де Катина. — Я сам видел его в совете, и он непременно вернется из-за моря, когда будет нужен своему народу.

Индеец покачал бритою головою.