Изгнанники (без указания переводчика)

Он был очень малого роста, а кожа его казалась столь загорелой и обветренной, что он сошел бы и за индейца, если бы хоть один индеец так ходил и так одевался. Голову его прикрывала широкополая шляпа с обтрепанными краями и до такой степени выгоревшая, что о ее первоначальном цвете оставалось только гадать. Одет он был в грубо сшитые шкуры, свободно на нем висевшие, а обут в высокие драгунские сапоги, как и все его одеяние, порванные и измазанные. За спиной он нес тюк холстин, из которого торчали две палки, а обеими руками прижимал к бокам две прямоугольные картины.

— Он не индеец, — прошептал Амос, — но и не охотник. Будь я проклят, если знаю, кто это может быть.

— Он не путешественник, не солдат, не coureur de bois [9], — сказал де Катина.

— Можно подумать, у него за плечами мачта, а под каждой рукой по стакселю, сужающемуся к носовой части, — заметил капитан Эфраим. — Однако кораблей конвоя у него нет, и мы можем поприветствовать его без всяких опасений.

Они встали из своего укрытия, и незнакомец их тотчас же увидел. Впрочем, это не произвело на него ни малейшего впечатления, казалось бы, естественного, когда в таком месте неожиданно встречаешь неизвестно кого. Он тут же изменил курс и направился к беглецам. Однако пока он пересекал полянку, звук колокола достиг и его ушей: он сдернул шляпу и опустил голову, шепча молитву. Тут уже не только

Адель издала крик ужаса, но и все ее спутники, увидев открывшееся им зрелище.

У человека не было верхней части головы. Там, где должны бы быть волосы или, по крайней мере, лысина, красовалась ужасающего вида сморщенная обесцвеченная поверхность с отчетливым красным рубцом, опоясывавшим голову от брови до брови.

— Проклятье! — вскричал Амос. — У него нет скальпа!

— Боже, — проговорил де Катина, — а его руки! Творя молитву, незнакомец поднял их: на месте двух или трех пальцев торчали обезображенные культи.

— Всякое повидал я на свете, но такое вижу впервые, — сказал капитан Эфраим.

Внешность у незнакомца и в самом деле была необыкновенной, в чем наши герои убедились, подойдя поближе. Он принадлежал к тем, у кого нет возраста и чью национальность нипочем не определить: характерные черты настолько стерты, что лишены всякой специфичности. Веко на одном глазу свободно болталось, и можно было заметить отсутствие зрачка. Однако другой глаз поблескивал такой веселостью, таким дружелюбием, будто обладатель его был подлинным баловнем судьбы. Лицо его покрывали странные коричневые пятна, собственно, и придававшие ему пугающий вид, да и нос был разорван или разбит каким-то страшным ударом. Но, несмотря на все эти ужасающие подробности, в манере незнакомца держаться, в посадке головы, словно исторгавшей из себя уродство, подобно тому как сломанный цветок испускает последний аромат, чувствовалось столько достоинства, что и самый стойкий пуританин, старый моряк, испытал нечто вроде трепета.

— Добрый вечер, дети мои, — произнес незнакомец и, прежде чем подойти к беглецам, поудобнее подхватил свои картины. — Полагаю, вы из форта. Только, уж вы меня простите, замечу, что в данный момент леса вовсе не безопасны для дам.

— Мы направляемся в замок "Св. Мария" Шарлям де ла Ну, — сказал де Катина, — и рассчитываем вскорости найти там убежище. Но я просто потрясен, сэр, как с вами дурно обошлись!

— А, вы заметили мои небольшие ранения! Что ж, они не умеют по-другому, эти бедняги! Озорные дети. Простодушные, но озорные. Нет, право же, и в самом деле забавно, что грешное наше тело подавляет дух. Вот я, например, исполнен всяческого желания двигаться дальше, но вынужден сесть на это бревно и перевести дух, и только потому, что какие-то негодники вырвали мне икры из ног.

— Боже! Да будь они прокляты, дьяволы!

— Ах! Но ведь они же не прокляты! Да и немилосердно было бы их проклинать. Люди они бедные, невежественные, и владыка тьмы пользуется этим. Они врезали мне в ноги порох и взорвали его, поэтому хожу я медленнее обычного, хотя особенно быстро я никогда не ходил. В Туре, когда я учился в школе, меня так и прозвали — Тихоход. С тех пор я и в семинарии и повсюду таким и остался — тихоходом.

— Но, сэр, кто же вы тогда? — удивился де Катина. — И кто тот, что поступил с вами столь подло?

— О, я очень простой человек. Я — Игнатиус Морат, иезуит. Что же до тех, кто обошелся со мной излишне грубовато, — что ж, если вас посылают работать среди ирокезов, вы должны знать, на что идете. Нет, я не жалуюсь. Еще чего! Ко мне отнеслись еще довольно мягко, не то что к отцу Йогезу и отцу Бребёфу, да и ко многим другим, кого мне следовало бы упомянуть. В иные моменты, правда, и я подумывал, а не суждена ли мне планида мученичества, особенно когда они решили, что у меня чересчур мала тонзура, и предпочли расширить ее таким вот незамысловатым способом. Но, полагаю, я не заслужил мученичества — а я и в самом деле его не заслужил, — и дело ограничилось незначительными повреждениями.

— И куда же вы сейчас направляетесь? — спросил Амос, все время слушавший незнакомца с непроходящим изумлением.