Изгнанники; Дядя Бернак: Романы; Война в Южной Африке: Документально-публицистическое исследование

Я видел по глазам, что он лгал, тем не менее я поклонился и холодно поблагодарил его.

— Я вижу, что вы не хотите забыть о происшедшей между нами размолвке, — сказал он, — но вы должны согласиться, что не имеете права быть недовольным, ведь я желал только вашего личного блага. Я уже не молод и не отличаюсь хорошим здоровьем, да и профессия моя, как вы сами могли убедиться, далеко не безопасна. Но у меня есть дочь и есть имение. Кто возьмет дочь, — тот завладеет и имением. Сибилль очаровательная девочка, и вы не должны быть предубеждены против нее, судя по обращению ее со мной. Готов поклясться, что она имеет свои причины, чтобы раздражаться и быть опечаленной последними событиями. Но я все еще надеюсь, что вы одумаетесь и дадите мне более благоприятный ответ!

— Я ни разу и не вспомнил о вашем предложении, — отрезал я. Несколько минут он стоял в глубокой задумчивости, затем посмотрел на меня своими жесткими холодными глазами.

— Ну, хорошо, будем считать этот разговор поконченным, я всегда буду сожалеть, что не вы будете моим наследником. Надо быть благоразумным, Луи! Должны же вы помнить, что теперь мирно покоились бы на дне соляного болота, если бы я не вступился за вас, рискуя собою. Разве это неправда? — Cпасая меня, вы преследовали свою цель, — сказал я.

— Все это так, но тем не менее я спас вас. К чему же такое недоверие ко мне? Не моя вина, если я владею вашим имением!

— Я не касаюсь этого вопроса.

— Почему же?

Я мог бы объяснить ему, что я ненавидел его за измену товарищам, что Сибилль также ненавидит его, потому что он замучил свою жену, потому, наконец, что мой отец всегда считал его главным виновником наших несчастий и страданий, но на приеме императрицы было не место подобным объяснениям, так что я только пожал плечами и промолчал.

— Да, я очень сожалею о всем этом, — сказал он, — а я имел совершенно иные планы на ваш счет. Я помог бы вам сделать карьеру, потому что немногие пользуются таким влиянием на императора, как я. Я обращаюсь к вам еще с одной просьбой!

— Чем могу служить, сэр?

— У меня сохранены многие вещи, принадлежавшие когда-то вашему отцу: его сабля, печать, письменный стол с его письмами, несколько серебряных тарелок, короче сказать, — много таких вещей, которые вы, я думаю, хотели бы сохранить на память о нем. Вы мне доставите большое удовольствие, если приедете в Гросбуа, — для этого не потребуется времени больше одного дня; вы выберете из этих вещей, что вам захочется сохранить для себя, и тогда моя совесть будет окончательно чиста!

Я пообещал неукоснительно исполнить его просьбу.

— А когда вы приедете? — быстро спросил он.

Что-то возбуждало мое подозрение в тоне его голоса и, мельком взглянув на него, я заметил мимолетный блеск удовольствия в его глазах. Мне тотчас пришли на ум предостережения Сибилль.

— Я не могу явиться к вам, прежде чем окончательно не узнаю, в чем будут состоять мои обязанности по отношению к императору. Когда это будет вполне установлено, я явлюсь к вам!

— Тем лучше! На будущей неделе или недели через две, я буду непременно ждать вас, Луи. Я полагаюсь на ваше обещание, потому что де Лавали никогда не нарушали данного слова!

Я снова не ответил на его жаркое рукопожатие; Бернак сконфуженно отошел и быстро исчез в толпе, становившейся все гуще и гуще. Я по прежнему стоял в углу комнаты, размышляя над зловещим приглашением дяди, как вдруг услышал, что кто-то назвал меня по имени; обернувшись на голос, я увидел высокую стройную фигуру де Коленкура, который приближался ко мне. — Это первое ваше появление при дворе, monsieur де Лаваль? — сказал он очень приветливо, — вы не будете чувствовать себя одиноким, потому что здесь много друзей вашего покойного отца, и многие из них, я уверен, будут рады познакомиться с вами. По словам де Миневаля, вы здесь почти никого не знаете, даже по внешности?

— Я знаю только маршалов, которых видел на военном совете в палатке императора. Я вижу здесь рыжеголового Нея; а вот это Лефевр с его удивительным ртом, Бернадот, с носом, похожим на клюв хищника! — Совершенно верно. А вот это Рапп с его круглой, точно мяч, головой. Он разговаривает с Жюно, красивым, смуглым мужчиной с черными баками. Они плохо себя чувствуют здесь, эти бедные солдафоны!

— Почему? — спросил я.

— Потому что это все люди, вышедшие из низших слоев населения. Высшее общество и его этикет для них страшнее, чем все опасности на войне. В пороховом дыму, в лязге сабель при рукопашных схватках, они чувствуют себя как дома, но стоя здесь с треуголками под мышкой, постоянно опасаясь оборвать дамские шлейфы, принужденные вести разговоры о картинах Давида или пьесах Пассаниэлло, они совершенно изнемогают на этих приемах. Но император не пустил бы их к себе на глаза, если бы они попробовали не явиться ко Двору. Он приказывает им быть солдатами в среде солдат, и придворными при Дворе, но подобные задачи им не под силу. Взгляните-ка вон на Раппа, сколько усилий прилагает

[отсутствует часть текста]