Изгнанники; Дядя Бернак: Романы; Война в Южной Африке: Документально-публицистическое исследование

— Я желаю, чтобы вы были одним из свидетелей, Лувуа.

— Чего, ваше величество?

— Моего бракосочетания.

Министр вздрогнул.

— Как, ваше величество? Сейчас?

— Да, Лувуа, через пять минут.

— Слушаю, ваше величество.

Несчастный царедворец изо всех сил старался принять подобающий событию вид; этот вечер уже принес ему кучу неприятностей, а теперь судьбе угодно заставить его испить последнюю горькую чашу и присутствовать при браке презираемой им женщины с королем.

— Спрячьте эти письма, Лувуа. Последнее вознаградило меня за остальные. Но все же негодяи поплатятся за свои послания. Между прочим, как фамилия молодого племянника мадам, кому она адресовала письмо? Жерар д'Обиньи, не так ли?

— Да, ваше величество.

— Назначить его полковником при первой вакансии, Лувуа.

— Полковником, ваше величество? Ведь ему еще нет и двадцати лет.

— Лувуа! Скажите, пожалуйста, кто из нас глава армии, я или вы? Берегитесь, Лувуа. Я уже предупреждал вас ранее. Вот что я скажу вам, милейший; если я захочу поставить хотя бы чурбан во главе бригады, вы должны без колебаний подписать бумагу о назначении. Ясно? Отправляйтесь в приемную и дожидайтесь там с прочими свидетелями, пока вас не позовут.

В то же время в комнатке, где горела лампадка перед изваянием пресвятой девы, шла суетня. Посредине комнаты стояла Франсуаза де Ментенон. Легкий румянец возбуждения играл на ее щеках; обычно спокойные серые глаза горели странным блеском. На ней было платье из белого глазета, отделанное и подбитое серебристой саржей, обшитое у ворота и рукавов дорогими кружевами. Вокруг нее суетились три женщины; они то поднимались с колен, то опускались на пол, то время от времени отходили в сторону, оглядывая платье, подбирая и прикалывая то тут, то там, пока не устроили все по своему вкусу.

— Ну, вот, — вымолвила главная портниха, поправляя в последний раз одну из розеток, — теперь, кажется, хорошо, ваше вел… мадам, хотела я назвать.

Г-жа де Ментенон улыбнулась при ловкой обмолвке придворной портнихи.

— Я лично совершенно равнодушна к нарядам, — произнесла она, — но мне хотелось быть сегодня именно такой, какой король желал бы меня видеть.

— Ах, мадам так просто одевать. У мадам такая фигура, такая осанка! С такой шеей, талией, такими руками какой наряд не окажется эффектным. Но как нам поступать, мадам, когда вместе с платьем приходится создавать и фигуру? Вот, например, принцесса Шарлотта-Елизавета. Вчера мы кроили ей костюм. Она маленького роста, мадам, и полна. О, просто невероятно, как она полна. На нее идет гораздо больше материи, чем на вас, мадам, хотя она значительно ниже вас. Ах, я уверена, что не милосердный господь выдумал создавать таких полных женщин. Но, впрочем, она ведь баварка, а не француженка.

Г-жа де Ментенон не слушала болтовни портнихи.

Кто-то осторожно постучался в дверь, нарушая ее молитву.

— Это Бонтан, мадам, — проговорила м-ль Нанон, — он просит передать, что король готов.

— Так не будем заставлять его дожидаться. Пойдемте, м-ль, и да благословит бог наше начинание.

Маленькое общество, собравшись в приемной короля, направилось оттуда в часовню. Впереди шел величественный епископ в зеленом одеянии, исполненный сознания важности своего сана, с молитвенником в руках, раскрытым на обряде брака. Рядом с ним семенил короткими ножками его раздатчик милости, а двое маленьких придворных слуг в ярко-красных камзолах несли зажженные факелы. Король и г-жа де Ментенон шли рядом — она спокойная и сдержанная, с кротким видом и опущенными ресницами, он с румянцем на смуглых щеках, с растерянным нервным взглядом человека, сознающего, что им переживается один из величайших этапов в жизни. Следом, в торжественном безмолвии, шла небольшая группа избранных свидетелей — высокий, молчаливый отец Лашез, Лувуа, угрюмо смотревший на невесту, маркиз де Шармарант, Бонтан к м-ль Нанон.

Факелы отбрасывали ярко-желтый свет на эту маленькую группу людей, чинно проходившую по коридорам и залам; в часовне факелы осветили фрески потолка и стен, отразились в позолоте и зеркалах, но в углах словно для борьбы с колыхавшимся светом скопились длинные мрачные тени. Король нервно вглядывался в темные ниши, в портреты предков и родственников, красовавшихся на стенах. Проходя мимо портрета своей покойной жены, Марии-Терезии, он сильно вздрогнул и, задыхаясь, прошептал:

— Боже мой! Она нахмурилась и плюнула в меня.

Ментенон дотронулась до его руки.

— Ничего нет, государь, — успокоила она также шепотом. — Игра бликов света на картине.

Ее слова произвели обычное действие на короля. Выражение испуга пропало в его взгляде, и, взяв ее за руку, он решительно зашагал вперед без боязни и робости. Минуту спустя они уже стояли перед алтарем и слушали слова, связывающие их навеки.