Изгнанница Муирвуда

— Отец… приказал тебе убить меня? — спросила Майя. Она должна была знать.

Его взгляд был сер как камень, на щеках ходили желваки. В душе у кишона шла борьба.

— Да.

Майя закрыла глаза. Ей было горько и больно.

— Я так и думала.

— Только если вас схватят. Если вас похитят дагомейцы или дохту-мондарцы. Мне приказано убить вас, если вы попадете к ним в руки и они решат использовать вас против него.

Майя поймала себя на том, что начинает дремать, и быстро открыла глаза. Потерлась подбородком о ладони.

— Спасибо тебе. За честность.

— Я тебе уже говорил, Майя: не трать на меня свою жалость. Если возникнет нужда, я все равно убью тебя, и рука не дрогнет.

— Ну конечно, ты же кишон. Где это видано, чтобы у кишонов дрожали руки, — сказала Майя и прямо посмотрела ему в глаза. — Однажды может наступить день, когда тебе придется исполнить свой долг, — она помолчала. — Возможно даже, что я сама попрошу тебя об этом.

Он ответил ей непонимающим взглядом.

Майя уставилась в огонь и погладила Аргуса по голове.

— В утраченном аббатстве со мной что-то произошло. Я этого не ожидала. Помнишь, как я вышла из лабиринта? Ты тогда отгонял волков.

— Помню, — сказал он.

— Солдат попытался меня задушить, а я призвала магию кистреля и упала без сознания. Я не знаю, сколько это продлилось, но, кажется, довольно долго. Когда я пришла в себя, ты сидел рядом и уже успел перевязать свои раны, — Майя снова посмотрела в огонь. — Во сне… во сне я становлюсь другим человеком. Это так?

Треснула горящая ветка, и над костерком взлетела стая искр.

Кишон молчал. Его била дрожь. Наконец он ответил — тихо, почти шепотом.

— По ночам я боюсь вас больше всего.

— Почему? — спросила она, продолжая поглаживать Аргуса.

Кишон помолчал, подбирая слова:

— Во сне вы иногда встаете. Глаза у вас открыты, но на зов вы не отвечаете. Я думал, что вы ходите во сне, но тут что-то другое. Вы говорите на чужих языках. По большей части незнакомых. Ходите по лагерю, рассматриваете все, как в первый раз. Даже походка у вас другая. Вы рассматриваете собственные руки, как чужие. Вы смотрите в небо и улыбаетесь… и это нехорошая улыбка. Дохту-мондарцы учат, что все мы перерождаемся к новой жизни, умерев в старой. Когда я вижу, как вы меняетесь по ночам, я начинаю в это верить. Честно говоря, вас я боюсь больше, чем страхогорищ.

Сон окончательно оставил Майю. Она знала, что дохту-мондарцы верят в перерождение. Она читала об этом в их книгах. Они верили, что душа рождается на этой земле снова и снова. В этой жизни — король, в следующей — крестьянин. Но интереснее, по крайней мере, для Майи, было другое: верования эти являли собой изощренный вариант легенды о Бесчисленных — душах, которые так страстно мечтали о теле, что готовы были занять любое, какое им подвернется, даже тело животного. Майя положила голову на колени и замолчала. Напротив нее лежал человек, которого отец послал убить ее, но больше она не произнесла ни слова.

* * *

У этих гор не было ни конца, ни края. Не будь Майя так утомлена, череда спусков и восхождений, пожалуй, доставила бы ей удовольствие. Джон Тейт то и дело показывал и называл разнообразные растения, попадавшиеся им по пути. Величественные водопады срывались с отвесных утесов бесконечным потоком, омывая иззубренные скалы. Деревья, одетые темно-зеленой листвой, вырастали до невероятных размеров, однако не в силах были превзойти каменные громады гор.

Майя и Джон Тейт вели кишона, закинув его руки себе на плечи и не давая упасть. Когда он уставал или не мог идти от боли, они просто тащили его на себе. Кожа его пылала от жара, от ран исходил сладковатый гнилостный запах, а расползавшиеся красные пятна говорили о том, что болезнь зашла уже очень далеко.

Открывшееся наконец путникам аббатство казалось очень маленьким по сравнению с окружавшими его утесами и тем поразило Майю до глубины души. Оно было пристроено прямо к утесу, вот только утес этот размерами и высотой во много раз превосходил гору, на которой стоял Рок-Адамор. Нижние ярусы аббатства были оторочены густой порослью вечнозеленых деревьев, листва которых смотрелась приятным контрастом с серым камнем. Поодаль, в трещинах и расселинах, ютились немногочисленные заблудшие елочки. Аббатство стояло у самого перевала, за которым Майя насчитала четыре других. Тропа уходила вдаль, сколько хватал глаз, оставляя все прочее воображению. Аббатство имело четыре яруса, выложенных из светлого камня; разновысокие стены укрывались пологими склонами крыш. Оно не могло потягаться в размерах с аббатствами, виденными Майей в Коморосе, и все же производило впечатление уже хотя бы при одной мысли о том, сколько же сил ушло на то, чтобы выдолбить и раздробить такое количество камня на такой высоте.