Изгой

Певцы приосанились, самый толстый выступил вперед, оглядел замерших гостей, они его интересовали даже больше, чем сам грозный правитель, ведь представление для них, а правитель явно же знал, что в печи их ждало, заговорил сильным и звучным, хоть и слегка пропитым голосом:

— Когда за нами как неотвратимая дверь потусторон-него мира загремело это железо... мы содрогнулись, а мои друзья пали ниц... усомнившись!.. Мы задыхались от жара, что был равен жару преисподней, где в расплавленном металле купаются боги огня и где живут их огненные жены и многие-многие наложницы. И вот когда и моя душа готова была усомниться и дрогнуть, раздались чарующие звуки свирели...

Овид переспросил:

— Чего-чего?

— Свирели, — ответил певец, а его друзья подтвердили судорожными кивками. — Ну да ты ж сам знаешь!. Но если хочешь, чтобы рассказали именно мы, ты прав, никто лучше нас не споет и не расскажет! Так слушайте же, вы! Это была свирель, простая свирель. Но я сразу узнал и руку мастера, что ее резала, и голос мастера!.. Мы оглянулись в дивном удивлении, а рядом с нами в тесноте сидит, не замеченный нами, дивный юноша! Как он вошел в печь, ведомо только тебе, славный правитель, но в раскаленной печи сразу повеяло прохладой, а мы жадно и дивно внимали сладостно божественным звукам, сразу позабыв, где находимся!

А второй судорожно вздохнул, сказал прерывающимся голосом:

— А как он пел! Как он пел...

В зале по-прежнему стояла мертвая тишина. Все страшились пропустить хоть слово. Певцы все приосанивались, поправляли складки пестрой одежды, смотрели горделиво.

Овид прорычал:

—~ Ах, был и четвертый? И каков же он был с виду?

Певец задумался, взгляд его обежал сидящих за столом Овида, остановился на Олеге, пошел дальше, затем певец обернулся и снова посмотрел на Олега:

— Если бы этот не был таким рыжим... то чем-то они похожи! У того золотые волосы до плеч, синие-синие глаза, настолько яркие, словно у него в черепе осколок неба... но что-то есть общее... Как он играл, как играл!

Второй подтвердил с тоской:

— Я больше не возьму лютню в руки. Так играть не смогу, а хуже — не хочу.

Овид, который едва сдерживался от крика, от наказа взять их снова и затолкать опять в ту же печь, но теперь не выпускать лет сто, поперхнулся, проглотил рык, глаза выпучились от усилий удержаться, не лопнуть.

Третий певец сказал потерянно:

— И я... Если мне подыщут работу с конями... Я коней люблю.

Овид выдохнул, эти дурни так ничего и не поняли, ну и черт с ними, да и ему уже не надо вступать в драку с неведомым богом, что почему-то защищает этих придурков, словно сам...

Он зыркнул на безмятежного Олега.

— Ишь, на тебя похож, — прорычал он зло. — Знал бы, дурак, что ты их всех раньше меня засунул бы в печь...

Олег вяло запротестовал:

— Ну зачем же так...

— А что? Я их за то, что не то поют, а ты всех певцов перебил бы лишь за то, что поют вообще. Что поют, а не растекашатся мыслию по древу!

— Ну, ты не совсем прав... — возразил Олег равнодушно. — Я, конечно, полагаю, что надо растекашется мыслию, а не этими протяжными звуками, именуемыми песнями, которые чем глупее, чем сильнее находят отклик... но я не считаю, что всех певцов так уж обязательно перебить или... в печь. Вон в каменоломнях, как я убедился, народу всегда не хватает! А камни ломать — дело нужное, в то время как песни...

Овид махнул рукой, певцов увели; усадили за столы среди гостей, где начали жадно выспрашивать подробности.

Сын Молнии извелся, ныл, но Прайдер неумолимо ждал весь день до самого вечера. И только когда солнце начало клониться к закату, сказал хмуро:

— Вот теперь пойдем.

— Наконец-то, — пробормотал Сын Молнии. — Ты ж сам сказал, что те двое — герои! А раз герои, то они уже на другом конце света...

— Герои одинаково быстро скачут туда и обратно, — оборвал Прайдер. — Мне нужно было, чтобы к ним вести не дошли!

На этот раз Прайдер сразу взял мешок и веревку, а Сын Молнии захватил даже чистых тряпок, которыми заткнет жертве рот. Быстро добравшись до ее дома, успели увидеть, как она выбежала вприпрыжку, ветерок тут же налетел и принялся трепать ее волосы, она засмеялась и поскакала в глубину сада. Прайдер помнил, что там пруд, десятка три деревьев, а дальше отвесная скала, настолько ровная, что по ней не взберется даже ящерица. Он первым перемахнул через заборчик. Сын Молнии торопливо прыгнул следом.

Уже не скрываясь, ведь домик настолько на отшибе, что никто их не видел и не увидит, они пошли по ее следам.

Прайдер остановился на развилке дорожки. Руки нервно теребили свернутый мешок. Голосок девушки доносился совсем близко, но из-за этой горы эхо бродит по саду, и кажется, что она напевает беззаботную песенку сразу в трех местах.

— Туда, — сказал он. — Она у пруда.

— В саду, — возразил Сын Молния.

Ты же слышишь, рвет цветы...

— Такие не рвут цветы, — возразил Прайдер. — Поливают, ухаживают, пересаживают, но никогда не рвут!