Изгой

Как-то в четверг после обеда, ближе к середине декабря, Джейн позвонила Джилберту, чтобы напомнить ему о том, что на следующий день у Льюиса начинаются рождественские каникулы. Напоминать ему об этом не было необходимости: каждое воскресенье вечером Льюис должен был писать домой, и в его последнем письме говорилось, что он с нетерпением ждет этих праздников. В пятницу Джилберт ушел с работы раньше и отправился на вокзал Виктория, чтобы встретить школьный поезд.

Он никогда раньше не встречал этот поезд, и ему показалось нелепым ждать его за ограждением в толпе женщин; поэтому он зашел в кафе на вокзале и взял себе чашку чая. Там он дождался, пока все матери со своими сыновьями разошлись и Льюис остался на платформе один, после чего вышел из кафе, чтобы забрать его.

Льюис стоял возле своего чемодана вместе с носильщиком и каким-то мужчиной, который, как предположил Джилберт, мог быть одним из учителей. Увидев приближающегося отца, Льюис бросился ему навстречу и вцепился в него своими маленькими, но сильными ручонками. Джилберт чувствовал тепло и напряжение прижавшегося детского тела. Он крепко взял Льюиса за руки, оторвал их от себя и отстранил его.

— Вот этого — не нужно, — сказал он, не глядя на сына, — нам пора идти.

Поездка в Уотерфорд заняла у них полтора часа, и по дороге Льюис заснул на пассажирском сиденье, прижавшись щекой к дверце. Джилберт молча вел машину сквозь холодную синеву вечера.

Они остановились перед домом, и Джилберт заглушил мотор. Он взял Льюиса за руку.

— Давай, малыш, вставай, — сказал он, и Льюис проснулся.

Он сонно взглянул на отца, затем на дом впереди, и Джилберт увидел, что он постепенно приходит в себя. Он уловил момент между непониманием и осознанием происходящего, когда Льюис просыпался, и узнал его, потому что сам просыпался точно так же. Ему захотелось уничтожить это. Ему хотелось схватить голову сына и выбить из нее это ощущение. Хотелось крепко прижать его к себе и поцеловать, но в то же время недостаточно любить его, чтобы таким образом заставить Лиззи вернуться к ним. Ему хотелось закрыть лицо руками и больше никогда в жизни об этом не думать.

— Мы дома, — сказал он. — Выходи, Джейн сейчас приготовит нам ужин.

В течение рождественских праздников Джилберт ездил на работу на поезде, поскольку ему приходилось в основном ночевать дома, чтобы все выглядело более или менее пристойно. Он ни разу не упомянул об Элизабет, и Льюис интуитивно поддерживал его, тоже не говоря о ней. Они не воспоминали о ней, и это молчание было хрупким и опасным, но никто не решался нарушить его. Льюису, с одной стороны, так было лучше, но с другой — очень одиноко, потому что в школе тоже никто никогда не упоминал о его маме. Он занимался обычными вещами, и все было в порядке, к тому же он изобрел свой способ укладываться спать, который срабатывал, даже если он просыпался из-за постоянно мучившего его ночного кошмара. Он представлял себя в гардеробе у нее в спальне, где часто играл. Когда он уставал, ему было очень легко мысленно пробираться туда, поверх ее туфель, где стоял запах лаванды и дерева и сохранялось ощущение прикосновения мягкой ткани ее одежды. Тогда вода, заполнявшая его голову, на время утекала, и он очень быстро засыпал. В первую ночь после приезда домой, оставшись наверху один и готовясь ко сну, он подошел к дверям родительской спальни — он не собирался туда заходить, хотел только посмотреть, — но гардероба там уже не оказалось, и на его месте у стены было пусто.

После смерти матери Льюис инстинктивно искал другие привязанности. Это был слепой инстинкт: так детеныш животного, которого забрали у родителей, стремясь выжить, цепляется за все что угодно; поэтому Льюис тянулся к Джейн и своему отцу. Он провел все рождественские каникулы, следуя за Джейн по пятам, пытаясь помогать ей по хозяйству или просто сидя и наблюдая за нею; в половине седьмого он каждый день у края подъездной дорожки ждал своего отца. Джилберт, выехав из-за крутого поворота, видел топчущегося возле ворот Льюиса. Он останавливал машину, говорил сыну: «Запрыгивай!», и Льюис проезжал оставшуюся часть дороги к дому вместе с ним. Джилберт вскоре начал бояться увидеть его там; дошло до того, что, уже отъезжая от железнодорожной станции, он начинал испытывать беспокойство при мысли об этой маленькой фигурке, дожидавшейся его у ворот. Если день был сырым или холодным, как сегодня, он надеялся, что Льюис не будет его ждать; но тот был на месте, пинал гравий на дорожке, а затем поднял на него напряженный взгляд.

Джилберт притормозил машину, но не потянулся, чтобы открыть ему дверцу, а нетерпеливым жестом показал Льюису, чтобы тот шел к дому. Льюис в замешательстве вглядывался в его лицо через окно и ждал, чтобы ему открыли дверцу. Джилберт опустил стекло.

— Господи, ты даже пальто не надел! Немедленно иди в дом!

Когда он открыл входную дверь, Льюис бросился к нему, чтобы обнять. Джилберт даже не взглянул на него.

— Да заходи ты уже!