Изгой

«Дражайшая маменька, взывает к тебе твой любимый сын Мишенька. Умоляю, пошли за отцом Никодимом, пусть скорее придёт и сотворит обряд святого изгнания. Моё бренное тело захватила злобная сущность и подвергает меня немыслимым мукам, физическим и душевным, сил нету больше терпеть. Немыслимой хитростью я на краткий миг обрёл волю и прошу помощи. Не знаю, свидимся ли ещё…». И витиеватая закорючка в качестве подписи.

Какой стиль, какой слог… И так жалостливо написал. Прямо слезу вышибает.

«Ладно, гадёныш, я с тобой ещё разберусь…», — мысленно пообещал я и стремглав выскочил из кровати.

Думать, как он это смог устроить, было некогда. Времени хватило, только чтобы развернуть мольберт к окну и схватить первое, что попалось под руку… Когда дверь открылась, я увлечённо возюкал самой большой кистью по холсту, периодически обмакивая ту в чёрную краску, и напевал под нос: «жил-был художник один».

— Мишенька, золотко, ты рисуешь? — охнула мать, в умилении подперев ладошками щёку.

— Пишешь, маменька, — поправил я, изобразив оскорблённое достоинство, и сделал широкий мазок. — Художники пишут, рисуют дети. Каракули.

— Ох, прости, — извинилась она и шагнула ближе, пытаясь взглянуть на холст сбоку. — А можно мне… Ну хоть одним глазком?

— Незаконченные работы я никогда никому не показываю, — категорично заявил я, придержав мольберт свободной рукой («Умоляю, пошли за отцом Никодимом», зараза, никак не закрашивалось). — Ты должна уже привыкнуть…

На самом деле я хрен его знает, много ли было тех работ, показывал Мишенька свою мазню, не показывал… но, судя по всему, угадал. Маменька отступила и, поумилявшись ещё немного, ушла восвояси. Аглая поставила поднос с завтраком на край комода и шмыгнула следом…

— Стоять! — рявкнул я и для верности активировал способность «Псионика».

Служанка замерла, как прибитая. Сработало, нет — я не понял. Она и без Дара боялась меня, как огня и слушались с полуслова. Интересно, чем Мишенька её так застращал? Грязно приставал, что ли?

— Фицджеральда мне позови… нет, лучше Трифона, Фицджеральд мне не нравится. Слишком постная рожа.

Последнюю фразу я договаривал в пустоту — Аглаю смело как веником. Только в щель приоткрытой двери высыпался заполошный перестук каблуков.

— Будем считать, что сработало, — хмыкнул я и вернулся к своему занятию.

Кстати, надо про отца Никодима разузнать поподробнее. Экзорцист мне не нужен. Сейчас мне нужно ограничить ночные перемещения Мишеньки.

* * *

Что произошло, догадаться несложно. Я уставал, как лошадь в каменоломне, и засыпал, не коснувшись подушки. Мелкий говнюк воспользовался ситуацией, и каким-то образом вернул контроль над телом. Тонкости ещё предстоит выяснять, но в целом суть проблемы понятна.

Я замазал холст вторым слоем, посмотрел с разных ракурсов — вроде не видно. На всякий случай глянул на просвет — тоже ничего. Оставалось надеяться, что рентгеновскими лучами моё творение просвечивать не будут.

— А назову-ка я эту картину «Смоляной квадрат», — осенило меня в порыве творческого вдохновения. — А что? Символично…

— Чего звал, барин?

По комнате прокатился густой бас, заставив меня вздрогнуть от неожиданности.

«Нет, мне положительно надо возвращать „Интуита“», — с досадой подумал я и, отложив кисть, поднял на Трифона донельзя недовольный взгляд. — Испугал, чёрт здоровый! Ты чего так подкрадываешься⁉

— Дык, не подкрадываюсь… всегда так хожу, — пожал плечами верзила и повторил: — Дык звал-то чего?

— Скажи, дружище, ты можешь достать наручники? — спросил я.

— Эт, кандалы, что ль, ручные? — уточнил он. — Дык легко. Ща сбегаю в холодную, да принесу, которые поновее… Ну дык, чего? Нести?

— Да неси уже, дыг-дыг— передразнил его я.

Далеко эта холодная, близко — мне не известно, но Трифон обернулся приблизительно за десять минут. Я как раз успел отмыться, умыться и съесть завтрак.

— Вот, барин, такое пойдёт? — показал он что-то вроде наших полицейских наручников, только помассивнее и цепь подлиннее.

— Сейчас и проверим.

Я забрал у него оковы, примерил к балясине на кровати — подходило тик в тик. Трифон с неподдельным интересом следил за моими манипуляциями.

— Барин, эт, ты чего такое удумал? — подозрительно прищурился он.

— Ты тайны хранить умеешь? — я развернулся к нему и перешёл на доверительный тон.

— Отож, — громыхнул он, колыхнув бородищей. — Могила. Ты только растолкуй, чего надо хранить?

— Значит, слушай меня внимательно и запоминай. Вечером, как все улягутся, незаметно проберёшься сюда и прицепишь меня к кровати за руку. Ключ унесёшь. А по утру, спозаранку, вернёшься и отомкнёшь. Понял?