Изгои Рюрикова рода

Его напоили тёплым отваром, накрыли кошмой. Он смотрел на пламя костра, наблюдал, как Жази готовит странное кушанье степняков. Она вырыла в земле неглубокую яму, выложила её камнями, порубила баранью тушу на большие куски. Часть отдала матери, а остальное сложила в яму. К ней подошла вторая дочь Тат, вооружённая огромным луком и саблей воительница лет пятнадцати. Сородичи называли её Ёртим. Она-то принесла большую корзину кизяка, которым закрыли яму. Кизяк подожгли, сели вокруг костерка коротать время за разговорами. Все они: огромный кроткий Буга с едва пробившейся бородой, ясноглазая сильная Ёртим, маленькая хохотушка Кучуг, сладкоголосая красавица Баал и, наконец, старшая из всех – суровая, надёжная Жази. Тат достала из складок одежд свою неразлучную дудку. Она играла тягучую, плавную мелодию. Буга запел, Кучуг и Баал поднялись было с мест с явным намерением танцевать, но мелодия показалась Баал слишком уж печальной, не подходящей для танцев, и девушка принялась уговаривать мать сыграть что-то повеселее. Тогда Буга вспрыгнул на повозку. Он недолго разыскивал среди нехитрых пожиток большой, обтянутый верблюжьей кожей барабан. Буга отбивал ритм, а девочки плясали. Твердята ясно видел их очертания на фоне ярко тлеющего костра. Охряного цвета шали, расшитые незнакомыми узорами полы одежд и длинные косы, метущиеся в танце. Барабан гремел всё громче, ему вторила дудка. Из темноты на свет костра вышел огромный Олег. Пёс улёгся неподалёку от Твердяты, рядом с тележным колесом. Блики костра играли в его тёмных зрачках. Две остромордые суки бродили неподалёку. В темноте горели их глаза. А ритм танца всё нарастал, наконец маленькая Кучуг, совершив головокружительный прыжок, перевернулась через голову. Жази и Ёртим восторженно закричали, а огромные ручищи Буги принялись извлекать из барабана гулкие, рокочущие звуки, подобные гулу каменной осыпи. Вскоре Жази и Ёртим присоединились к танцу. Они кружились вокруг костра под звуки барабана и дудки, а могучий Олег спал, привалившись лохматым боком к колесу, и взлаивал во сне.

Глубокой ночью, когда огни становища погасли, когда повсюду распространился сладостный аромат печёной под кизяком баранины, Твердята слышал тихие разговоры женщин, устроившихся для сна в телеге.

– Мама, ты всё уладила? – спрашивала Жази.

– Да, дочь. Но пришлось оставить маленького Карамана твоему деду в залог.

– Племени Шара нужны новые воины, – задумчиво произнесла Жази.

– Я последую своему предназначению и воле богов, – глухо отвечала Тат. – Спи дочь, скоро рассвет.

– Что будет дальше, мама? – не унималась Жази.

– Вы будете зимовать рядом со становищем вашего деда. Он подыщет для вас достойных женихов. А мы с Бугой отправимся дальше по пути преданного странника.

– Что ты говоришь, мама! – вступила в разговор Ёртим. – Деяна предали?

– Тс-с-с! – проговорила Тат. – Спите, дети, скоро рассвет.

* * *

Едва лишь забрезжил рассвет, Твердята снова отправился на морской берег. Он закутал исхудалое тело в плотную кошму, покрыл голову дарёной, отороченной лисьим мехом шапкой, закрыл лицо синей шалью Баал и спустился по крутой тропе на песчаный берег. Твердята расположился под обрывом, выбрав местечко, не доступное для прибоя. Море пестрело белыми барашками пены. Оно казалось таким же серым, как и небеса над ним. Над водой вились, скручиваясь в спирали, пряди снегопада. Твердята долго следил за ними, мечтая узреть сквозь снежную пелену случайный парус. Но море оставалось пустынным. Кому же взбредёт в голову плавать по большой воде зимой? Но он слушал пение волн, припоминая ночные песни родного становища. Родного? Ему мечталось затеряться в степях, уплыть за море в неведомую Персию или ещё дальше, в Сирию, в Магриб! Чистое видение девы ещё раз явилось ему, и он заулыбался, ловя изуродованным ртом бегущие по щекам слёзы. Наконец он закрыл глаза, желая снова уснуть, но свежий морской ветерок засовывал ледяные пальцы под кошму, не позволяя погрузиться в дрёму. Внезапно вдали, там, где серый горизонт сливался с водной гладью, блеснула синяя искра. Твердята потёр кулаками глаза и снова уставился на горизонт. Снежная пелена распахнулась, обнажая перед ним серый простор, усеянный белопенными бурунами. У самого горизонта между пологими волнами мелькал синий парус. Твердята вскочил, сбросил с плеч кошму, сорвал с лица платок.

– Парус! – закричал он. – Смотрите: парус!

– Вижу! – отозвался ему девичий голосок. – Зачем кричишь? Прикрой тело, ты ещё слаб!

– Не хочу! Не хочу сидеть на берегу! – по лицу Твердяты снова бежали слёзы. – Хочу на море, чтобы над головой хлопал парус!!!

Впервые за долгие недели он смог выговорить так много слов, да на чужом языке, на языке степняков!