Изгои (СИ)

— Только умоляю, об этом инциденте никому ни гу-гу. Народ у нас острый на язык, вмиг придумают какое-нибудь обидное прозвище, хрен отвяжешься. А то вот был у нас такой человечек, Пьер, так он обмолвился как-то, что ему нравится мультфильм «Золушка», с тех пор его и прозвали Золушкой. А еще один был по фамилии Сыроватко. Как же я просил его молчать об этом, но он, дурак, проболтался. И стал Тампоном… Так что, мой совет, помалкивай в тряпочку. А то окажешься Трусняком или Труханом.

— Буду иметь в виду. Спасибо, что предупредил, Сергей Леонович.

— А этого бельевого фашиста мы обязательно найдем и строго накажем, не сомневайся!

— Фетишиста, — поправил Луцык.

— Тьфу! Придумают же! В наше время такого не было!

— Капитализм, — голосом Ивана Данко сказал Луцык.

В комнату вернулись Джей и Гюрза. Последняя была спокойна, как удав. Видать, посещение туалета прошло без эксцессов.

— Что с Кабаном стряслось? Он нас чуть не заблевал, — сказала Джей.

— Поплохело ему, — ответил Луцык. — Попил ослиного молочка.

— Ослиного? Дай-ка попробовать.

Она отхлебнула из крынки и удовлетворительно кивнула.

— Молоко как молоко. Очень даже вкусное. Пробовал?

Луцык отрицательно выставил вперед ладонь.

— Нет, я пас.

— Гузя, не хочешь? — обратилась Джей к плаксе.

Та отрицательно покачала головой.

— Кстати, а как насчет ваших способностей? — снова заговорил председатель. — Уже разобрались, что у кого?

— Про мой дар уже все знают, — сказала Джей.

— А у остальных что?

— Мне кажется… — Луцык замялся. — Я научился лепить.

— Лепить?

— Угу. Недавно вот смастерил из хлеба лошадку. Хотя прежде никогда лепкой не занимался.

— Значит, ты теперь у нас гончар?

— Не знаю. Надо попробовать.

— Что ж, полезный навык. После сходки отведу тебя в гончарную мастерскую, проверим. Еще будут новости?

— Я научилась быстро считать, — проговорила Гюрза.

— Вот как? А ну сочти, сколько будет восемьсот пятьдесят два умножить на семьдесят три?

— Шестьдесят две тысячи сто девяносто шесть.

Лаптев достал из кармана блокнотик и карандаш и принялся выводить на клетчатых страницах каракули.

— Тютелька в тютельку! — просиял он.

— А сколько будет пятьсот двадцать три умножить на тридцать три и разделить на пять? — с подозрением поинтересовался Луцык.

— Три тысячи четыреста пятьдесят один и одна восьмая.

Председатель снова произвел проверочные вычисления в своем блокноте:

— Все верно. Будешь работать под моим началом в администрации. Счетоводом. А то моего прошлого сотрудника ящер загрыз.

Явился Кабан. Лицо у него было зеленого цвета, губы подрагивали.

— Дружище, тут начальство интересуется, обрел ли ты какие-нибудь суперспособности? — обратился к нему писатель.

— Пока пусто.

— Ну ничего, всему свое время, — утешил его Лаптев и звонко хлопнул в ладоши. — А теперь собирайтесь, и на сходку. Надо кое-какие вопросики обкашлять.

13. Во все тяжкие

Остап растерянно смотрел на нового противника.

Ржавый молчал, обреченно уставившись в землю. Его голова безвольно свесилась набок, он покачивался, как марионетка на ветру. Из носа шла кровь.

— У тебя это… — Остап провел пальцами у себя под носом.

— Пустяки, до свадьбы заживет, — равнодушно сказал паренек, но кровь все же вытер.

А окружившая загон толпа требовала продолжения «банкета». В воздух взметались десятки кулаков. Все, включая детишек, протяжно скандировали:

— Убей! Убей! Убей!

«Эх, мне бы сейчас автомат, без всяких сожалений пустил бы эту шатию-братию в расход!» — обведя их презрительным взглядом, подумал Остап.

— Сжальтесь! Он же на ногах едва стоит! — обратился он к озверевшей публике.

— Убей! Убей! Убей! — не унимались зрители.

— Ты чего медлишь?! — ковыряясь в зубах палочкой, прикрикнул Фунт.

— Я отказываюсь от боя! Делайте со мной что хотите, я не буду с ним драться!

Хотя какое там «драться», Ржавый едва на ногах стоит. Его соплей запросто перешибешь…

— Есть такое слово «надо», Остап. Не усложняй себе жизнь, кончай коммуняку, он все равно уже не жилец, — пояснил Фунт.

— Я готов драться с любым из вас! Но не с ним! — воскликнул Остап.

— А других бойцов нам не подвезли. Так что кушай что дают.

— Сам выходи на ринг, Фунт! Или сдрейфил?

— И выйду, если ты не прикончишь этого хлюпика. Но ружья своего не брошу.

— Так и знал, что ты трухач!

— А что ты хотел? Чтобы я, простой парень из Маяковки, бился на кулаках с чуваком, в которого вселился дух Стивена Сигала? Ищи дураков!

— Я не буду драться.

— Тогда я проделаю в твоих ребрах дыру размером с Карфаген! А твоему бойфренду башку отстрелю!

— Остап, — еле шевеля сухими губами, произнес Ржавый. — Сделай, как он сказал.

— Но я не могу… я не…

— Убей меня.

— Нет!

— Ишь, раскукарекались, петушары! Вы еще, блин, поцелуйтесь! — загоготал Фунт, и толпа разом подхватила и усилила его эмоцию.

— Остап, ты же видишь, что он только и ждет случая, чтобы прикончить нас обоих? — смертник смотрел ему прямо в глаза. — Убей меня, не доставляй удовольствия этому уроду.

— Но я никогда не убивал человека…— по лицу режиссера потекли слезы, оставляя светлые дорожки на покрытым пылью лице.

Ржавый мрачно улыбнулся: