Изгородь

– Нельзя же так. Она ведь не знает ее вовсе. А ты правду сказала, Маше недолго осталось. Совсем недолго. А у нее и нет никого. Нет, я так не могу. Это ведь хуже не придумаешь, умереть вот так. В кругу незнакомых людей. Никто и за руку не возьмет. И словом не поддержит. Это же… это же ужас. Самый настоящий ужас. Умирать в любом случае страшно, а так и вовсе невозможно. Нет, я так не могу.

– Странная ты. Никто тебе за это не доплатит.

– Знаю. Знаю, что не доплатят, однако, не могу. Ей богу не могу. Совесть потом съест меня. Она женщина ведь хорошая. И жизнь у нее тяжелая была. Пусть хоть уход ее облегчу.

– Не все ли равно?

– Не знаю. Может быть и все равно. Может, моя рука, и мои слова не облегчат ей путь. Может, она и не услышит меня вовсе, однако я надеюсь, что ей будет легче. Надеюсь.

– Странная ты. Ладно, до завтра.

– Давай, Валя, давай.

Ильяна посидела чуть-чуть в одиночестве, как бы настраиваясь. А после пошла к Марии Сергеевне.

Приставил стульчик, села.

– Машенька, ты меня слышишь? – шептала она, поглаживая руку. – Машенька… Машенька. Ты не одна. Не одна. Я с тобой сижу. Если как-то сможешь, подай знак, что слышишь. – И показалось, что пальцы сжались. – Значит, слышишь, – улыбнулась Ильяна. – Проснись, поговорим с тобой, хочешь? Я тут, я рядом.

Она поправила сваливающуюся простынку. Подбила подушку, смочила тряпку и, обтерев лицо, положила на лоб. Горячий лоб, как сковородка. И дыхание странное. Едва заметное и прерывистое, словно кто-то не дает ей дышать. Словно кто-то на грудь давит, а потом отпускает.

– Кто здесь? – прошептала Мария Сергеевна.

Ильяна тут же склонилась над ней.

– Это я, Ильяна. Узнаешь?

– Да… узнаю, – едва слышно сказала Мария Сергеевна.

– Болит где-то?

– Нет… просто странно. И страшно, – добавила она после молчания.

– Не бойся, я с тобой.

– Я умираю.

– Да, Машенька, да. – Честно сказала Ильяна, всегда считая, что такое нельзя скрывать. Быть может, человек всю жизнь что-то носит с собой и готов поделиться только при смерти.