Изящное искусство смерти

На другой день приехали доктора, они разрезали изумительную головку Элизабет, полагая, что причина смерти кроется в каком-то дефекте мозга. Я знаю это, потому что мне удалось снова пробраться в комнату и я видел повязки, скрывавшие то, что хирург сотворил с черепом сестренки. Много раз я думал о разрезе, который находился под повязками. Это ведь были врата, ведущие в ее разум, в то, что от него осталось. Позднее я услышал, как врач рассказывал, что мозг Элизабет оказался самым прекрасным из всех, какие он прежде видел.

— Боже мой, — прошептал Райан.

— А теперь расскажу о Кэтрин, — более решительным голосом продолжил отец. — Так звали дочь Уильяма Вордсворта. Уильям был моим идолом. Подростком я написал ему письмо, полное восторженных эпитетов. Сказать, что я преклонялся перед его творениями, значит ничего не сказать. Его вера в свободу проявления чувств, в то, что мы открыты новым мыслям, новым перспективам, стала настоящим кредо моей жизни. Уильям ответил на мое письмо и даже намекнул, что я могу нанести ему визит в Озерный край. Дважды я совершал туда путешествия, но оба раза из-за своей нерешительности так и не осмеливался постучать в его дверь. Только много позже мне удалось собраться с духом, и в компании с Кольриджем (с которым мы тоже стали друзьями) я наконец осмелился навестить Вордсворта. В скором времени я также обосновался в Озерном крае и часто заходил к нему в «Голубятню» — так называлась усадьба, которую снимал Уильям. Но как быстро меняются обстоятельства! Когда он решил, что ему требуется дом побольше, «Голубятню» снял я. Я хотел спать в комнате, где спал он. Хотел есть в комнате, где ел он.

Но к несчастью, оказалось, что идолы бывают далеки от идеала. Уильям любил придираться по мелочам, а когда он попросил меня помочь в одном издательском проекте, выяснилось, что он ужасно нерешительный и мнительный человек. Мы с ним порой спорили, и наши раздоры сказались на моих отношениях с женой Уильяма Мэри и его сестрой Дороти. Единственное, что поддерживало нашу дружбу, — это моя привязанность к трехлетней дочери Уильяма. Ее звали Кэтрин. Я проводил с ней все свободное время. Мы целыми днями играли вместе в «Голубятне» — только Кэтрин и я. Убийца намекает на какие-то гадости, но мое отношение к Кэтрин было сродни той любви, которую я испытывал к своей покойной сестре Джейн и другой покойной сестре — Элизабет. С Кэтрин я снова ощущал себя ребенком. Я снова находился в том волшебном саду, где не было места горестям обычного мира.