Изяслав

- Ростислав Владимирович Тмутаракань взял. Глеба прогнал. Потом ограбил касогов и часть добычи ему отдал, откупился, стало быть, чужим добром.

- Ростислав - любимый сыновец князя Изяслава. Не мог он такое учинить, - недоверчиво, боясь поверить неожиданной вести, промолвил Всеслав. - Нет, не мог он стать бесом раздора между стрыями своими...

Стефан искоса бросил быстрый взгляд на властителя:

- От боярина одного узнал, что киевский князь ведал про то наперёд и не препятствовал сыновцу. Он сам подлил масла а огонь, разжёг семейную распрю!

- Двуликий он! - с торжеством прошептал Всеслав и спросил: - И про то знают?

- Не знают, так узнают. И князь Святослав, и люд... Добрая слава за печкой спит, а худая по свету бежит...

- А меня распрей корил, - в ответ на свои мысли бормотнул Всеслав.

Вдруг он пронзительно глянул на боярина и решительно произнёс:

- Семейная распря уже возгорелась. И зажёг её сам киевский князь, обидчик мой!..

Глава IX ПЕВЕЦ И ПОСОЛ

1

Когда-то Елак думал, что степь не имеет конца. Но с тех пор, как родители, бедные пастухи, продали его кмету[68] Сатмозу, он многого наслушался от бывалых людей и узнал о сёлах, полях и городах, где люди, подобно сусликам, роются в земле, заготовляют еду. Елаку хотелось хоть одним глазом взглянуть на чудесные города, окружённые какими-то стенами, на большие, словно горы, деревянные юрты, сверкающие разноцветными кусочками солнца. Как увидеть это?

Кмет Сатмоз говорил, что желания человека осуществляются на войне. Вот пойдут половцы на диковинную землю Рус, и каждый воин вернётся, отягощённый добычей. В самой бедной веже[69] настанет день обильной еды, и кату - хозяйка самого бедного пастуха - заплетёт в волосы серебряные монеты и оденется в золочёные одежды.

Елак представил себе, как тогда будет выглядеть его племя, и запел:

Кошма степи лежит спокойно и бесконечно,
на ней пасутся табуны, быстры йилки[70]
и я, Елак, скачу на тонконогом йилки,
потому что я пастух - кутонци.
Я никогда не наедаюсь досыта
и никогда не высыпаюсь настолько,
чтобы не дремать на коне,
моя судьба темнее чёрного колпака,
огонь сердца моего потушен голодом.
Я, Елак, только тень Сатмоза, моего господина,
но и тень хочет сладко и досыта есть,
потому она и бежит за человеком
и хватает оброненную им кость...
Я, Елак, знаю, что степь не бесконечна,
я, Елак, надеюсь, что увижу её конец,
пусть приблизится кровавый день яге[71],
и я полечу, как стрела, выпущенная из лука...

- Елак! - позвал его хриплый голос старшего кутонци.

Юноша повернул коня и подъехал к пастуху. Омгар заулыбался и спросил:

- Кто это научил тебя так петь?

Елак почуял в словах старшего кутонци похвалу и загордился.

- Дедушка Аазам. Теперь я сам умею слагать песни. Тебе нравится?

Кутонци Омгар кивнул головой:

- Твоя песня наполняет душу ожиданием блага. Однако знаешь ли ты, что не все ушедшие дорогой яге возвращаются живыми?

- Знаю, слабые погибают в битве. Но сильным бог - тягри - дарует победу. А тем, кто погиб в бою, тягри дарует блаженство на небе.

Омгар задумчиво покачивался в седле. Он потерял в бою с печенегами два ребра и один глаз. А всю добычу забрал себе кмет Сатмоз. У кмета достаточно табунов, золотых и серебряных кружочков, чтобы заплатить шаману за небесное блаженство. Он-то уже наверное будет нежиться в объятиях дев неба и пить кумыс от небесных кобыл. А Омгар, у которого нечем заплатить шаманам, будет и там пасти для него табуны.

Пастух причмокнул языком и, отпуская Елака, пожелал ему:

- Да придёт к тебе благоразумие прежде, чем ты потеряешь здоровье!

Елак задумался над словами кутонци. Омгар был на войне, но почему-то стал не богатым, а одноглазым. Очевидно, он мало молился богам, не жертвовал им жеребят и молодых барашков. И Елак поклялся, что будет прилежно работать, заслужит от кмета в дар нежного барашка и отнесёт его шаману. Пусть тягри пошлёт Елаку успех на войне. Юноша опять запел обо всём, что его волновало: