Изяслав

А он, Мак, - тоже капля - смеет вопрошать море: зачем я? Он - крупица - вопрошает землю: зачем ты? И даже само своё сомнение он спрашивает: откуда и куда ведёшь?

В доме Славяты шёл оживлённый разговор. Хлебник Окунь рассказал о слухах, распускаемых тайными слугами Всеслава:

- Говорят, князь Всеслав хочет блага люду. Если освободим из поруба да поставим княжить в Киеве, он многие выгоды даст. Думаю - правду молвят.

- Пока в порубе - благо обещает, княжить начнёт - всех к рукам приберёт, - ответил Славята.

Михаил Молот не согласился с соседом:

- Приберёт к рукам после, а сначала людей задобрит, чтобы за ним шли.

- Задобрит бояр, а нас придавит, - твердил кожемякский выборный. Кому мёд, а кому и плеть.

- Разве человек не может прежним остаться? - удивился Окунь. - Разве благодей в порубе не может за княжьим столом благодеем остаться?

- Не может. Иная жизнь - иной и муж.

Михаил Молот поддел Славяту:

- Выходит, если бы ты, друже, стал тысяцким или сотским, забыл бы о своих сподвижниках?

Славята задумался, медленно проговорил:

- Всё может статься... И правда тонет, когда золото выплывает.

И, раздражённый непонятливостью Окуня, сказал грубо и резко:

- Говорят - праведный, честный муж. А и за честью глаз нужен. И праведность без понуканья не живёт. Все - люди. И у праведника имеется пасть!

Михаил Молот не унимался. Он подмигнул Верникраю и опять спросил у кожемяки:

- Что ж, и ты спелся бы с боярами в тепле да в сытости?

- Не только для себя старайся, но и про людей не забывай, - сурово ответил Славята.

- Люди и напомнить могут. В Новгороде у нас память властителям прочищают частенько, - вставил своё слово Верникрай.

Все засмеялись. Древосечец, как большинство новгородцев, вместо "ч" говорил "ц", и его последние слова прозвучали так: "процисцаем цастенько". Славята словно невзначай прикоснулся к заушному шраму-памятке, заметил лукавую улыбку Молота и, насупясь, согласился с новгородцем:

- Напоминать о себе надо. Память у людей коротка.

6

Изяслав-дружинник вернулся с княжьей охоты. Только поставил Сиверка в конюшню, как подбежал один из воинов:

- Брат твой приезжал, сказывал - мать помирает.

Изяслав оседлал коня, помчался во весь опор. Слышалась брань прохожих, предостерегающие, а то и злобные выкрики. Всадник ничего не слышал. "Только бы поспеть к ней, только бы поспеть, и спасу её, от хворости прикрою", - думал отрок. В эти минуты ему казалось, что главное застать мать в живых, и всё будет хорошо. Да, он был плохим сыном. Но не настолько, чтобы милосердный Господь не внял его молитве. "Господи, помилуй, - беззвучно молился Изяслав. - Господи, Ты знаешь, роднее матери у меня никого нет..."

Воин мчался мимо горы Киселёвки. Впереди блеснул изгиб речушки. Всадник, выигрывая время, направил коня прямо в воду. Сиверко захрапел, но подчинился. Брызги полетели в лицо Изяславу, немного освежили. Конь пересёк неглубокую речушку и выкарабкался на берег.

Вот и Копырев конец. А вот и родимый дом, вросший в землю. Изяслав соскочил с коня, открыл дверь. Первое, что он увидел, - ибо лица каких-то людей и брата Луки просто мелькнули перед ним, - была жёлтая рука матери с набухшими синими венами. Эта восковая рука странно неподвижна. Изяслав привык видеть её всегда в движении, в работе, и теперь у него дрогнуло сердце.

"Не успел", - подумал он.

Но веки матери медленно раскрылись, и усталые глаза посмотрели на него.

- Поспел... Вот и ладно, - прошептала мать.

Изяслав кинулся к ней, опустился на колени около деревянной лавки, на которой лежала умирающая, и припал щекой к грубой одежде.

- Мать, - только и мог вымолвить воин.

Она шевельнула рукой, хотела, как, бывало, в детстве, погладить его по голове, но не хватило сил.

- Чай, устал, сынок? Скакал ведь... Сядь возле... Уже недолго...

- Нынче привезу лекаря! - прошептал Изяслав.

Мать посмотрела на него:

- Вырос, сыночек. За то хвала Господу. А мне недолго уж...

Изяслав вскочил с места. Растолкал людей, бросился к коню.

Сиверко почуял настроение хозяина и понёсся, вытянув шею, роняя пену. Снова отовсюду неслась ругань. Снова Изяслав ничего не слышал. Он вспоминал, как мать поила его отваром, когда он прибегал разгорячённый после гулянья, как пестовала, когда хворал. Ему казалось, что он помнит её склонившейся над его скрипучей колыбелью.

"В горести - помощница, в бедах - заступница", - пришло на ум. Каким бы он к ней ни вернулся - изрубленным калекой, убогим нищим, отвергнутым людьми разбойником - мать примет. Не лада и не брат - только мать.

На полном скаку дружинник влетел на подворье княжьего дворца.

- Где лекарь Мак? - спрашивал Изяслав у слуг. Никто не знал точно. Один видел его в гриднице, другой - по дороге в Вышеград, третий утверждал, что лекарь собирает целебное зелье в лесу. Как разъярённый тур, метался Изяслав по двору. Единственный, кто мог сейчас ему помочь, - Мак. Воин забыл о своих размолвках с лекарем, о том, как когда-то смеялся над ним. Только Мак остромыслый мог спасти мать. И вот опять, как всегда, Изяславу не везёт. Страшным невезением наградила его судьба. Теперь оно обрушивается на его мать.