Изюм из булки

Наутро мы завтракали в гостиничном буфете, и выяснилось, что Розин только что вернулся из Монреаля и вскоре уезжает туда насовсем. Двухнедельное пребывание в мире, где мостовые моют мылом, окончательно сорвало и без того желчного Бориса с советской резьбы.

С трудом удерживая себя от мордобоя, Розин корректным голосом терроризировал официантку. Его интересовало: почему на скатерти пятна, почему на столе нет салфеток, а у вилки отломан зубчик, почему к нам сразу не подошел менеджер… Менеджер — в восемьдесят девятом году, в гостинице в Туле, представляете?

Когда Розин полюбопытствовал, почему официантка не улыбается, я понял, что бить морду, и в самое ближайшее время, будут — нам…

Нельзя человека непосредственно из Монреаля пускать в Тулу, это опасно — для Тулы в первую очередь.

Впрочем, Борис был прекрасен и до всякой Канады. Геннадий Хазанов вспоминал, как однажды (в глубоко советское время) он пригласил Розина прокатиться вместе с собой не то в Подольск, не то в Серпухов — выступить, а заодно и пообщаться.

Оттуда прислали машину — и они поехали. И когда съехали со стратегического шоссе собственно в Россию и машину затрясло по колдобинам, рижанин Боря вежливо осведомился у шофера:

— Простите, а что: вчера бомбили?

Шофер поглядел на Борю из зеркальца дикими глазами.

Гран-при

Места в жюри конкурса по случаю полнейшей демократизации были открыты для всех. Там сидели журналистка, банкир, советский работник, редактор радио… Обидно, что никак не были представлены железнодорожники и работники ГАИ.

Но! — председателем жюри был Григорий Горин.

В полной тишине я прочитал довольно изящный и чудовищно длинный рассказ. Впоследствии Горин утверждал, что я бормотал свой опус, глядя на него с некоторым вызовом: мол, вы тоже не умеете толком стоять на эстраде, а сидите в жюри!

Я этого не помню — я вообще ничего не помню; кажется, я был без сознания…

Горин, как выяснилось впоследствии, хотел дать мне первое место, но журналист, банкир, советский работник и редактор радио видели меня в гробу; в результате компромисса я стал лауреатом. Будучи гражданином молодым и амбициозным, я жутко переживал по поводу своего пятого места. Оно казалось мне поражением.

Я вернулся в Москву, а через какое-то время мне начали звонить из редакций и интересоваться моими текстами. Это было для меня внове (до тех пор редакции своими текстами терроризировал я сам). Как-то вдруг начали приглашать на выступления в человеческие места… Я шел по следу и раз за разом обнаруживал, что мое имя называл и рекомендовал ко мне присмотреться — Горин.

Только тут до меня дошло, что я получил на одесском конкурсе настоящий «гран-при»: внимание и симпатию Григория Израилевича…

ПРИЛОЖЕНИЕ

Этот текст был написан в марте 2000 года: Григорию Израилевичу только что исполнилось 60 лет…

Горин

«Писать о Горине трудно. Виною этому пиетет — чувство, не прошедшее за десять лет личного знакомства. Откуда бы?

В нашем бойком цехе, где принято, без оглядки на возраст, называть друг друга сокращенной формой имени в уменьшительно-ласкательном варианте, Горин твердо остается Григорием Израилевичем. Он, конечно, отзовется и на Гришу, но раньше у меня закаменеет язык и пересохнет гортань.

Потому что он, конечно, не чета нам, сухопутным крысам эстрады и ТВ. Горин давно отплыл от этих гнилых причалов. С командорской трубкой в зубах он возвышается на капитанском мостике и вглядывается вдаль.

Перед ним — необъятные просторы мировой драматургии и всемирной истории. Он плывет туда, где бушуют настоящие страсти, — и там, на скорости пять драматургических узлов, как бы между прочим ловит рыбку-репризу.

Она идет к нему в сети сама, на зависть нам, юмористам-промысловикам, в это же самое время, в разных концах Москвы, мучительно придумывающим одну и ту же шутку ко Дню милиции.

Завидовать тут бессмысленно, ибо шутка у Горина — это результат мысли, и блеск его диалогов — это блеск ума. Этому нельзя научиться. То есть научиться, конечно, можно, но для начала необходимо выполнение двух условий. Во-первых, надо, чтобы черт догадал вас родиться в России с душой и талантом, но при этом еще и евреем с дефектом речи. А во-вторых, чтобы все это, включая дефект речи, вы сумели в себе развить — и довести до совершенства.

Чтобы всем окружающим захотелось стать евреями, а те из них, кто уже, чтобы пытались курить трубку в надежде, что так будет глубокомысленнее, и начинали картавить в надежде, что так будет смешнее… Будет, но недолго.

Потому что в инструкции одним черным записано по белому — «с душой и талантом».

Горин, конечно, давным-давно никакой не писатель-сатирик. Эта повязка — сползла. Или, скорее, так: Горин — сатирик, но в старинном качестве слова. Его коллегой мог бы считать себя Свифт — и думаю, не погнушался, особенно если бы прочел пьесу про самого себя.