Изюм из булки. Том 1

Камерный оркестр «Солисты России», дирижер – Миша Кац (Франция).

Пересвет и Ослябя

В 1998 году меня позвали в прокуратуру – за разжигание ненависти к русскому народу. Биться со мной за честь русского этноса вышли в чисто поле сорок шесть человек из Оренбурга.

Первым в списке обиженных стояло имя гражданина Гусейнова. Координатором акции числилась Дусказиева Галина Задгиреевна.

Чудны дела твои, Господи.

В рабочий полдень

У меня в квартире ремонт.

Дима стругает плинтусы, Миша кладет плитку в ванной.

Я сижу в комнате и пишу текст, имея в виду заработать на оплату их труда. В середине дня мы прерываем наши занятия и сходимся на кухне к накрытому столу.

За обедом происходит обсуждение ряда проблем из области прикладной психологии (в этом силен столяр Дима), сравнительный анализ Ветхого и Нового Заветов с выявлением ряда противоречий внутри каждого из них (с цитированием по памяти в исполнении Михаила), а также краткая дискуссия, посвященная постмодернизму как последней стадии мировой культуры (здесь некоторое время солирую я).

Потом мы с Димой пьем чай, а Миша кофе. Потом мы расходимся по рабочим местам, очень довольные друг другом. А моя жена, полдня готовившая нам обед, приступает к уборке стола и мытью посуды.

А что ей остается, если она ничего не знает о постмодернизме?

Немного Сартра

Такси. Серьезный мужчина за рулем меня узнал и поделился своей тревогой:

– В народе, – сказал, – возникает экзистенциальная пустота!

В конце поездки попросил расписаться на книге о житии какого-то святого…

Интересно здесь все-таки.

Разумное сущее

N. гулял с собачкой, когда на пути его возник архетипический алкаш: клетчатая рубашка, заправленная в треники с пузырями, заправленными, в свою очередь, в черные носки… На ногах резиновые шлепанцы, в руке бутылка… А в глазах стоял какой-то тревожный вопрос.

– Как тебя зовут? – спросил алкаш.

– Дима.

– Вот скажи мне, Дима, отрицание отрицания – это Гегель или Фейербах?

– Гегель.

– Вот спасибо, Дима, а то с утра мучаюсь!

Родная корпорация

Утром предновогоднего воскресенья по обледенелой лесной дорожке в Сокольниках навстречу мне шли трое. То есть собственно шел – один. Он двигался трусцой, относительно твердо держа азимут и приговаривая: «Идем, идем, держим темп».

Двое других, как хрестоматийные Селифан и Петрушка, бережно поддерживая друг друга, ползли за ним на рогах. Селифан был в адидасе и пиджаке, Петрушка в хаки, надетом поверх кофты. Сочетание внутренней дозы и наружного холода окрасило их лица в цвета национального флага: они были белые, синие и красные.

Это было нечто. Даже мой лабрадор, которого мало что может отвлечь от инспекции парка, замер на полушаге в десяти метрах от этой троицы. Проходя мимо меня, остолбеневшего от внезапной встречи с Родиной, глава процессии коротко развел руками и объяснился:

– Корпоратив…

Сокольники

Утро первого января, вход в парк. Духовая группа хмурых дед-морозов наяривает на холодке джаз. Лица серые, частично непохмеленные.

У чугунных сокольнических ворот стоит человек в черном (то ли парковый служащий, то ли представитель охранной структуры) и всех заворачивает к кассе: по случаю Нового года вход в парк стоит двадцать рэ.

У кассы образуется небольшая очередь, но это не местные. Местные, вроде меня, знают, что в двухстах метрах отсюда есть калитка, через которую можно, как и раньше, пройти на халяву…

И не то чтобы было жалко двадцати рублей, но весь организм протестует против такого необязательного мероприятия, как оплата. Слухом земля полнится; в сторону неохраняемой калитки налаживается человеческий ручеек. Потом ручеек становится рекой. Два юных, отравленных пивом организма, недотерпев, продираются сквозь прутья ограды. Остальные, с детьми и внуками, чинно шествуют в коммунистическое будущее, до неохраняемой бесплатной калитки.

Через какое-то время представитель государства, одиноко стоящий на центральном входе, понимает, что с казной все равно не сложилось, и начинает перехватывать идущих вдоль ограды с предложением о новогодних скидках, а именно: безо всякой кассы дать лично ему десять рэ вместо двадцати – и не переться в обход, а пойти напрямую.

Население разделяется на жадных и ленивых. Жизнь устаканивается и входит в привычное русло. Кассир в полном одиночестве слушает джаз. Тромбон в красной шапочке с помпоном пританцовывает не то чтобы от веселья: просто в ночь на первое наконец похолодало.

С Новым годом!

Отдыхаем!

Числа с первого по четырнадцатое в январском календаре были выделены красным, выходным цветом, обведены красным же фломастером и обобщены дивным по емкости рекламным слоганом: «Отдыхаем!».

А у меня как раз на эти дни пришлись некоторые ремонтные хлопоты. Что-то должны были дочинить, что-то привезти… Но – кто не успел, тот опоздал: начиная с католического Рождества в наших нетрудоголических палестинах стало наблюдаться привычное замедление реакций, переходящее в глухой автоответчик.

Потом наступил Новый год.