Изюм из булки. Том 1

Отделом «Сатиры & юмора» в «Московском комсомольце», в перестроечные времена, заведовал упомянутый выше Лев Новоженов. Делал он это так. Брал из рук у автора рассказик и знакомился с содержанием первого абзаца. Потом заглядывал в последний абзац, получая представление о размере текста, откладывал листки в сторону и говорил:

— Сдам в четверг.

Мое честолюбие рвалось наружу — мне надо было, чтобы меня оценили, похвалили…

— Лева! — просил я. — Ну прочти!

— Ну, чего я буду это читать? — резонно отвечал Лева. — Я же вижу: хороший рассказ…

Лев Юрьевич имел в виду размер.

Если на верстке выяснялось, что текст не влезает в полосу, его сокращали простым арифметическим способом: отсчитывали лишние знаки с конца и ставили точку в том месте, где заканчивался отсчет.

Эта процедура называлась — «рубить хвосты».

Когда однажды, эдаким образом, мне отрубили «хвост» по самые уши, я потерял пиетет и возопил дурным голосом. Лев Юрьевич переждал авторскую истерику и меланхолически поинтересовался:

— Фамилию твою набрали правильно?

— Да.

— Ну вот, — сказал Новоженов. — Сегодня еще сто тысяч человек узнают, что ты есть на свете. Скажи спасибо!

И я благодарил Новоженова, и учился у него относиться ко всему философски… Но так и не выучился, кажется.

Эстрада ждет

А насчет правильно набранной фамилии — Лев Юрьевич как в воду глядел!

Летом восемьдесят четвертого случилось одно из моих первых эстрадных выступлений. Этот дневной ужас происходил на окраине Москвы, в парке имени Дзержинского. За кулисами маялся пьяный в зюзю конферансье — москонцертовский детинушка в розовой рубахе.

— Старик, — сказал он, когда я втолковал ему, кто я и зачем пришел. — Как тебя объявить?

Видя состояние товарища по эстраде, я печатными буквами написал в тетрадке имя-фамилию, выдрал лист и отдал его в нетрезвые руки. Конферансье глянул в листок и сказал:

— Это мало.

— Нет-нет, — торопливо заметил я. — Совсем не мало. Больше ничего не надо!

— Старик! — улыбнулся детинушка и, приобняв, обдал меня запахом, свойственным здешней местности. — Ты не волнуйся, я тебя объявлю!

И он меня объявил.

— Выступает! — крикнул детинушка, как будто за кулисами ждал выхода как минимум Кобзон. — Лауреат премии журнала «Крокодил»! лауреат «Клуба 12 стульев» «Литературной газеты»! лауреат…

Минуты полторы пьяница, набирая высоту, пророчил мне мои будущие лауреатства, и закончил незабываемо:

— Виталий Шендрякевич!

Напутствие

В те годы я частенько приходил в «МК» — и не только к Новоженову. Через пару дверей по тому же коридору в «Комсомольце» работал Александр Аронов.

Простенькая песенка «Если у вас нету тети…», ставшая классикой после выхода «Иронии судьбы», почему-то не сделала известным ее автора. Поразительным образом Аронов не умел — или не хотел — быть знаменитым!

Его поэзия — мощная, самобытная (как невозможно было ни с кем перепутать и самого Аронова: кряжистого, похожего на сильно выросшего тролля), — еще ждет настоящего признания.

Хорошему стихотворению некуда торопиться, но прочтите «Когда горело гетто…», прочтите «Остановиться, оглянуться…», прочтите «1956 год» — и вы удивитесь, что прожили десятки лет, не зная ни этих стихов, ни фамилии их автора.

История, однако, не про стихи, а про практическое напутствие, данное Ароновым перед моей женитьбой (невеста обитала в том же редакционном коридоре).

— Жениться, — сказал он, — нужно один раз, потому что каждая следующая жена хуже предыдущей!

И блистательно развил этот сомнительный тезис.

— Ей не можешь простить не только ее недостатки, но и отсутствие достоинств, которые были у предыдущих жен…

«Не делайте этого…»

Однако и единственная моя свадьба чуть было не расстроилась уже в ЗАГСе.

Мы пришли подавать документы и сели заполнять бумажки в кабинете у какой-то государственной тетушки. Тетушка включила радио, и строгий голос из приемника сказал:

— Не делайте этого!

Наши руки дрогнули и замерли над заявлениями.

— И скажите своим друзьям, чтобы этого не делали! — распорядился голос.

Через пару секунд выяснилось, что речь идет о разрушении муравейников.

Напоследок зловредная радиоточка спела:

Нам дворцов заманчивые своды

Не заменят никогда свобо-оды!

Сцендвижение

Из армии я вернулся в некондиционном виде: оплывший от дембельской жизни, растолстевший от капусты с водой и забывший, что такое обычный кувырок через голову.

Не имея в виду ничего, кроме восстановления организма, я начал ходить на тренинг в Щукинское театральное училище — к родному со студийных времен Андрею Борисовичу Дрознину. Вставал сзади — и потел заодно с первокурсниками.

Тело возвращалось в человеческое состояние неохотно, зато помаленьку происходила реабилитация психическая: я снова был при деле, при людях, при театре…

Занятия Дрознина были интеллектуальным наслаждением: он гнул тела, одновременно атакуя мозги. Один из самых парадоксальных и штучных людей, которых послала мне щедрая судьба, Андрей Борисович всегда был немного миссионером!