Изюм из булки. Том 2

Режиссер придумал вариант бюджетный и вполне симпатичный. Стоя в форме игрока «Жальгириса», с баскетбольным мячом в руках, я должен был сказать свой текст, повернуться и послать мячик в корзину. С трех метров, одним планом, без склеек. Эдак по-пижонски…

Я не Сабонис, но со второго раза на третий в кольцо-то попадаю. Ну на четвертый…

Бросал я тот мячик минут двадцать.

На меня напал классический актерский «зажим». Я говорил текст, поворачивался, бросал — мимо! Снова говорил, поворачивался — мимо… Рядом стояла группа юных баскетболистов, чью тренировку мы прервали своей съемкой: здоровущие ребятки лет четырнадцати.

Бормоча текст, я видел себя их глазами: маленький дядька с пузиком в большой, не по росту, майке «Жальгириса» раз за разом швыряет мячик в белый свет, как в копеечку…

Сначала до меня доносились тихие язвительные комментарии. Потом начались аплодисменты. Ближе к десятому броску юные спортсмены начали заключать пари — уложусь ли я до темноты…

Я забывал текст, я был в испарине от стыда. За пять секунд до броска у меня предательски потели руки, и я уже точно знал, что не попаду.

Наконец мячик кое-как провалился внутрь — и группа тинэйджеров взорвалась овациями. Уткнувшись взглядом в паркет, я рысцой рванул прочь из зала.

Мадам Сургут

1999 год, концерт в Бостоне. После выступления стою, подписываю книжки эмигрантам: «Борису, дружески», «Инне, с симпатией»… Подходит дама больших достоинств, с брошью-роялем на выдающейся груди.

— Как вас зовут? — спрашиваю, готовя стило.

— Как? — говорит она. — Вы меня не помните?

В голосе дрожит нескрываемая обида. Впечатление такое, что мы с ней много лет просыпались в одной постели, а теперь я не желаю ее узнавать. Публика с нескрываемым интересом кучкуется поближе к диалогу.

Я холодею и внимательно всматриваюсь в лицо дамы. Вот убей меня бог, если я ее помню! Хотя где-то, кажется, видел. Но не в постели, нет…

— Простите, — говорю, — но…

И развожу руками, изображая забывчивость гения.

— Как вам надписать книжку?

Жалкая попытка слинять из сюжета позорно проваливается.

— Конечно, — громко говорит дама, — где же вам меня помнить. Вы же теперь — звезда!

Тут я, разумеется, немедленно покрываюсь холодным, мелким потом стыда. Моруа, блядь. Встречи с незнакомкой. О господи! Эмиграция рассматривает меня с открытым презрением. Припертый к стенке, с отчаяния бросаюсь в атаку: не надо, говорю, меня мучить! Если мы знакомы, напомните, где мне это счастье привалило…

Лицо дамы складывается в печальную гримаску — и, выдержав паузу, она многозначительно произносит:

— Сургут…

И я вспоминаю!

Лет за пять до Бостона я действительно выступал в Сургуте — и эта дама приходила ко мне за кулисы. Она вела там детский хоровой кружок и хотела поделиться со мной результатами своей педагогики, но я отбоярился.

И вот, через пять лет:

— Как? Вы меня не помните?

Недавно, уже в Москве, в Доме актера, я увидел ее снова: дама интимно беседовала с Марком Розовским, приперев его к стене. У дамы на груди сияла брошь-рояль, Марк Григорьевич был красен, как рак. Когда ему удалось уйти из-под бюста и вырваться на свободу, я интимно поинтересовался:

— Что у тебя было с этой мадам?

— В первый раз ее вижу! — вскричал Розовский. — Клянусь!

Ну зачем же оправдываться? Люди не слепые…

Оба хороши

Популярность все-таки — приятная штука.

Девушка, сидящая за соседним столиком, узнала меня — и смотрит, смотрит… А хороша, надо сказать, до перехвата дыхания.

Ой, думаю. Сижу, преодолеваю соблазн, любуюсь тайком. А она, болтая с подружкой, нет-нет да и стрельнет глазами. А глаза!..

К концу ужина успеваю влюбиться и в этом втюренном состоянии, наступив на горло лирической песне, покидаю кафе. У гардероба она настигает меня сама!

Обрыв сердца.

— Простите, — говорит, — могу я попросить у вас автограф?

Господи, думаю, солнышко, да только ли автограф? Пишу ей в блокнотике что-то непозволительно нежное. Она читает, прижимает листок к своей груди, о которой ничего не пишу, потому что слов все равно нет, — и говорит:

— Господи, какая я счастливая!

Ну все, думаю: женюсь! Вот прямо сейчас женюсь, и меня оправдают.

— …какая я счастливая, — повторяет она. — Я ведь сегодня утром и у Укупника автограф взяла, представляете?

Легкий заработок

При выходе из московской пирожковой меня настиг и крепко схватил за рукав неизвестный мне молодой человек. Он радостно ткнул меня в плечо узловатым пальцем и прокричал:

— Вы — Шендерович!

Я кивнул, обреченно улыбнулся и приготовился слушать комплименты. Все это я сделал зря: молодой человек тут же потерял ко мне всякий интерес и, повернувшись, крикнул приятелю, сидевшему за столом:

— Это он, я выиграл! Гони червонец!

А вообще, как жизнь?

— Ну, Виктор, что новенького? — с интригой в голосе спросила у меня женщина из-за соседнего столика.

А дело было вскоре после одиннадцатого сентября…

— Да вот, — говорю, — третья мировая война начинается.

Это сообщение не сильно выбило даму из колеи.

— Ну, — сказала она. — А еще?

Желание женщины — закон