— Мы вас так любим! Три раза смотрели! Просто нет слов…
Так продолжалось несколько минут. Наконец подъехало такси, и Толубеев, согретый лучами народной любви, благодаря и прощально улыбаясь публике, шагнул к машине.
Тут его собеседник резко помрачнел.
— Куда-а! — загородив артисту дорогу стальной рукой, протянул он. — Клоун…
И гегемонское семейство стало загружаться в такси.
Половина перрона была отгорожена под съемки, но какая-то бабка с разгону прочесала его насквозь и вышла прямо под камеры. И уткнулась в Михаила Ефремова, уже в костюме и гриме ожидавшего команды «мотор».
— Ой! — сказала просветленная бабка. — Я тебя знаю! Ты артист!
— И я тебя знаю, — ответил ей Ефремов. — Ты бабка!
Дело было в Питере, в середине семидесятых.
К Александру Володину прицепился какой-то не сильно трезвый бард и начал, что называется, меряться статью.
— Вот вы, — сказал бард, — драматург. Ла-адно… А я, — бард загнул палец, — поэт! — Бард загнул другой палец. — Композитор, кандидат наук, гитарист, альпинист…
Когда бард загнул все, что у него с собой было, Володин встал и молча поклонился ему в пояс.
Много позже, уже в конце девяностых, знаменитый телеведущий Кирилл Набутов зашел в пивнушку на Петроградской стороне — и увидел там Володина, заподлицо с другими обитателями этого места прилипшего к стойке со своими ста граммами.
Но поприветствовать Александра Моисеевича Кирилл не успел, потому что узнали его самого.
— Ой, Набутов! — воскликнула продавщица. — Дайте автограф!
С аналогичной просьбой тут же набежали из подсобки и другие.
— Девочки! — сказал благородный Кирилл. — Вот у кого вы должны брать автограф! — И указал на Володина.
— Этот? — уточнила продавщица. — Да он каждый день тут ошивается!
А продавщица эта была, может быть, внучкой Тамары из володинских «Пяти вечеров»…
Помимо традиционного обмена шила на мыло, случаются в России и обмены куда более парадоксальные…
Вот фрагмент из письма моей доброй знакомой:
«Виктор! В понедельник я обменяю “Часть речи” Бродского на годовой отчет “Мосэнерго”. Мне по работе нужен этот долбаный отчет, а человек, который может мне его принести, поставил вот такое условие. Я как-то процитировала ему из “Писем римскому другу”, и он уже полгода просит меня дать почитать…».
Журналистка из глянцевого журнала пришла брать интервью у Константина Райкина — и уже через несколько секунд выяснилось, что она, как говорится, совсем «не в материале».
В худруке «Сатирикона» взыграла педагогическая жилка, и он предложил девушке подготовиться к интервью как следует: почитать прессу, посмотреть спектакли театра…
Журналистка позвонила через месяц — и доложила о завершении ликбеза. Педагогический талант Райкина торжествовал. Была назначена новая встреча. Кабинет, чай, диктофон на столе…
— Ну, — сказала журналистка, — первый вопрос, Константин… Простите, как вас по отчеству?
Девяносто третий год, прощальный ужин первоапрельской Юморины в Одессе. «Спонсорьё», по слову Ширвиндта, расстаралось: море спиртного, горы снеди, девушки танцуют на столах… В общем, праздник юмора.
И вот, ближе к концу вечера, к Арканову со Жванецким вразвалочку подваливает спонсор в «адидасе» и, положив по полуцентнеру бицепсов на плечи классиков, интересуется:
— Чегой-то вы нами брезгуете? Вы не брезгуйте; вот мы тут, рядом, прошу к нашему столу…
Рядом, действительно, отдыхают спонсоры — потомки даже не Бени Крика, а Савки Буциса. Пить с ними классикам хочется, как зайцам отжиматься, но что делать: бесплатных ананасов в шампанском не бывает.
Разумеется, заверяет хозяев невозмутимый Арканов, они непременно выпьют-закусят вместе, но чуть позже… Отсрочка позволяет Жванецкому исчезнуть, и Арканов ложится на амбразуру один.
Он выпивает-закусывает со «спонсорьем», и через некоторое время растроганный детина в «адидасе» сообщает:
— Аркадий, вот люб ты мне!
И, с широким жестом на зал:
— Хочешь, я для тебя кого-нибудь замочу?
Это предложение временно отбивает дар речи даже у Арканова.
— Ну, может, тебе не нравится кто? — развивает свою мысль спонсор. — Так ты не стесняйся, скажи…
Еще никогда хорошие отношения с Аркановым не были мне так кстати: я сидел за соседним столиком.
— Просто скажи, — оберегая писателя от лишних хлопот, уговаривал спонсор. — Просто покажи его — и сиди, отдыхай, пей…
— Ну что вы! — торопливо, насколько можно представить себе торопливого Арканова, отвечал тот. — Тут все замечательные люди, мои друзья…
— Но если что, ты скажи! — настаивал спонсор.
Арканов пообещал, если что, сказать, — в свою очередь, взяв со спонсора слово: до его отдельной просьбы никого (по крайней мере, в этом зале) не мочить. Они посидели еще, и, видать, спонсор ощутил смутную неловкость за свой искренний порыв, потому что решился прояснить ситуацию:
— Это потому, что люб ты мне!
И, подумав, закончил:
— Был бы не люб — совсем бы другой разговор…
Афиша в Крыму приглашала на «водевиль “Французская любовь” при участии матросов Николаевской флотилии»…
Своими глазами видел надпись на могильном камне: «Клавдию от любящего племянника».