Изюм из булки. Том 2

Причина остаться

В солнечный летний день в саду «Эрмитаж» навстречу мне под ручку шли Юрий Норштейн и Людмила Петрушевская. На Петрушевской была шляпа с большими полями, в руке — роза. Это было как-то совсем прекрасно…

Я подумал: вот почему отсюда нельзя уехать! Где еще, в каком Париже, навстречу тебе выйдет Петрушевская в шляпе и с розой в руке, и Норштейн рядом с ней… Я подумал это — и поделился с классиками своим счастливым патриотическим настроением.

И Норштейн, в пандан моей мысли, рассказал такую историю…

Стоял девяносто ранний год. Денег не было, работы не было, лекарств не было, мать тяжело болела… Москва умирала от жары. Взмыленный Норштейн носился по аптекам. И на Страстном бульваре вдруг услышал за спиной:

— Норштейн.

Это был даже не оклик, а — удивленная констатация.

Он обернулся. На скамейке сидел художник Эльдар Урманче («Гений, — утверждает Юрий Борисович, — такого мызыкального рисунка нет ни у кого!»); возле Эльдара сидел его приятель, между ними стояла початая бутылка портвейна, тут же другая, уже пустая, и пара пластиковых стаканчиков.

— Налить тебе? — спросил Урманче.

— Налить, — ответил Норштейн.

— Сколько?

— Стакан.

Эльдар налил стакан, Норштейн выпил залпом, и ему полегчало.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Урманче. — Я думал, ты давно уехал.

А Норштейна, разумеется, звали и в Японию, и в Америку, и куда только не.

— Почему ты здесь?

И Юрий Борисович ответил:

— Потому что только здесь я могу, идя по улице, услышать за спиной: Норштейн!

Добавлю уже от себя. Услышать за спиной «Норштейн!» — Юрий Борисович по нынешним временам может и в Новой Зеландии, но разве в Новой Зеландии выпьешь на скамеечке из пластикового стакана с родным гением, живущим по соседству?

«Я завоевал славу русскому искусству», —

сообщил интервьюеру Илья Глазунов.

Ну слава богу.

До Глазунова, действительно, рисовали в России слабенько. Суриков, Репин, Коровин, Кончаловский, Серов, Серебрякова, Фешин, Малевич, Шагал…

«Вот же есть я!»

Вот еще несколько картинок с выставки мажорных самоощущений.

Дело было в начале девяностых. Поиски заработка завели меня в закрома одного маленького благотворительного фонда, где, как я узнал впоследствии, отмывались большие сталелитейные бабки.

Возглавлял фонд средней руки режиссер музыкального театра, крохотный человечек с гигантскими амбициями. И вот мы рассекаем Москву в его серебряном «мерседесе», и режиссер-фондовик интересуется:

— Виктор, а чем вы сейчас занимаетесь?

Да вот, говорю, делаю на Первом канале фильм про Зиновия Гердта.

Фондовик пожал плечами:

— Виктор, зачем вам Гердт? Вот же есть я!

Моя рожа расплылась в неудержимой улыбке. Я был уверен, что стал свидетелем тонкой самоироничной шутки… Слава богу, я успел удержать смех в глотке: режиссер не шутил!

Еще минут пять потом он рассказывал о себе — с нескрываемым пиететом…

Самооценка в полный рост

А эту историю рассказывал Сергей Пархоменко.

В середине девяностых в Нью-Йорке он получил гонорар на «Радио Свобода» и решил по такому случаю сей же час отправиться в универмаг «Сакс» на Пятой авеню и купить себе пиджак. Настоящий, твидовый, с замшевыми локтями!

Как у Роберта Редфорда в фильме «Уоттергейт».

Чтобы почувствовать себя наконец настоящим крутым журналистом, усмехается теперь сам Пархом…

И вот он приходит в «Сакс», находит отдел мужского платья. И видит такую картину: возле примерочной стоит в новом костюме великий музыкант Гергиев… Рукава болтаются ниже колена, штанины волочатся по паркету.

Гергиев зовет продавца и просит принести другой экземпляр.

Тот приносит. Гергиев смотрит на этикетку и говорит, что этот костюм — с пометкой «short», а ему надо — «long». Продавец вежливо поясняет, что в прошлый раз как раз и было «long», и оказалось длинно.

Гергиев настаивает, продавец повинуется…

Пархоменко, затаившись за вешалкой, давно забыл про свою твидовую мечту — не мог оторвать глаз от этой смертельной схватки самолюбия с антропологией.

Маэстро Гергиев перемерил костюмов, наверное, шесть или семь, и каждый раз требовал long, и каждый раз почему-то оказывалось длинно… Так он и ушел из универмага «Сакс» — неодетый, но не сломленный.

Самоидентификация

Модный в тусовке N. зашел в клуб и увидел красивую девушку. Мельком глянув на N., девушка его не узнала.

N., подойдя, стал разглядывать девушку в упор, и дождался внимания.

— Вы кто? — спросила девушка.

И N. ответил с поразившей меня простотой:

— Я — звезда!

После репетиции

Георгий Менглет в молодости учился у Алексея Дикого — артиста, хорошо памятного старшему поколению.

Однажды учитель попросил его о помощи.

— Менглет! — сказал он. — Пойдешь сейчас со мной. Скажешь жене, что мы двое суток репетировали у тебя дома…

По свидетельству Георгия Павловича, внешний вид учителя в этот момент очень мало соответствовал работе над образом.

— Ну как я это скажу? — попробовал слинять из сюжета Менглет. — Вы же…

— Ты артист или не артист? — возвысил голос Дикий, стараясь не дышать в сторону ученика. — Должен убедить!