Излом времени

Мег не почувствовала прикосновения его пальцев к своей руке. Она и самой руки не чувствовала. Тело по-прежнему было камнем, но хотя бы разум вновь обретал способность шевелиться. Девочка отчаянно старалась издать хоть какой-то звук, подать им знак – но ничего не выходило.

И снова послышались их голоса. Кальвин:

– А ваш проект, сэр, – вы в нем один участвовали?

Папа:

– Нет, конечно. Нас над ним человек шесть работало – рискну предположить, было и много других, о которых мы не знали. Мы точно не единственная страна, которая занимается подобными исследованиями. Идея-то на самом деле не новая. Но мы очень старались, чтобы за рубежом не стало известно, что мы пытаемся воплотить ее в жизнь.

– А на Камазоц вы попали один? Или с вами были и другие?

– Нет, один. Видишь ли, Кальвин, это не та технология, которую можно предварительно испытать на крысах, обезьянках или собаках. И мы представления не имели, сработает ли она или приведет к полной дезинтеграции тела. С пространством и временем шутки плохи.

– Но почему именно вы, сэр?

– Я был не первым. Мы тянули жребий, я оказался вторым.

– А что случилось с первым?

– Этого мы не… гляди, гляди! Кажется, у нее веки дрогнули!

Молчание.

– Нет… Это просто тень.

«Но я же действительно моргнула! – хотела сказать им Мег. – Я уверена, что моргнула! И я вас слышу! Ну сделайте же что-нибудь!»

Но вместо этого надолго воцарилась тишина. Видимо, они оба смотрели на нее, выжидая, пока снова мелькнет какая-нибудь тень, хоть что-нибудь шевельнется. Потом Мег опять услышала голос папы – негромкий, потеплевший, куда больше похожий на привычный папин голос.

– Мы тянули жребий, и я оказался вторым. Мы знаем, что Хэнк куда-то отправился. Мы при этом присутствовали. Мы видели, как он исчез на глазах у всех нас. Вот он был – и вот его не стало. Мы должны были ждать в течение года, пока он вернется или даст о себе знать. Мы ждали год. И не дождались ничего.

Кальвин, срывающимся голосом:

– Вот это да! Представляю, каково вам было!

Папа:

– Да. Обнаружить, что материя и энергия на самом деле одно и то же, что размеры – иллюзия, что время – величина материальная, одновременно и жутко, и захватывающе. Мы можем знать об этом, но это куда больше, чем мы способны постичь своими крохотными мозгами. Наверное, ты сумеешь понять больше, чем я. А Чарльз Уоллес даже больше, чем ты.

– Да, наверно… Но, пожалуйста, расскажите, что же случилось после первого опыта?

Мег услышала, как папа вздохнул.

– Потом настала моя очередь. Я тессерировал. И вот я здесь. Я стал мудрее и смиреннее. Я уверен, что отсутствовал не два года. Теперь, когда вы пришли за мной, есть надежда, что, возможно, я сумею вернуться назад во времени. Если мне и есть что рассказать нашим, так это то, что мы ничего не знаем.

Кальвин:

– То есть как это, сэр?

Папа:

– Да вот так. Мы – ребятишки, играющие с динамитом. В своей безумной спешке мы взялись за это раньше, чем…

Тут Мег путем отчаянного усилия удалось издать звук. Звук получился не очень громкий, но все-таки это был звук. Мистер Мёрри остановился:

– Тихо! Слышишь?

Мег издала какой-то странный хрип. И обнаружила, что может приоткрыть веки. Веки были тяжелее камня, но она все-таки сумела их приподнять. Над ней склонились папа и Кальвин. А Чарльза Уоллеса видно не было. Где же он?

Мег лежала в чистом поле, поросшем какой-то ржавой низкорослой травой. Она медленно, с усилием моргнула.

– Мег! – сказал папа. – Мег! С тобой все в порядке?

Язык во рту ворочался тяжко, будто каменный, но она все же сумела прохрипеть:

– Не могу шевельнуться.

– А ты попробуй! – потребовал Кальвин. Он говорил так, будто был на нее очень зол. – Пальцами пошевели! На ногах! На руках!

– Не могу. Где Чарльз Уоллес?

Из-за каменного языка слова выходили невнятными. Может, папа с Кальвином ее и поняли, но ничего не ответили.

– Мы сперва тоже потеряли сознание, – говорил Кальвин. – Ничего, Мег, все будет в порядке. Ты не паникуй.

Он наклонился к ней близко-близко, и хотя его голос звучал по-прежнему сердито, глаза у него были встревоженные. Мег поняла, что очки, наверно, по-прежнему на ней, потому что она его видела очень отчетливо: и веснушки, и короткие черные ресницы, и ярко-синие глаза.

С другой стороны стоял на коленях папа. Его глаза по-прежнему были еле видны за круглыми линзами очков миссис Кто. Папа взял руку Мег и принялся растирать ее между ладоней:

– Ты мои пальцы чувствуешь?

Папин голос звучал совершенно спокойно, как будто в том, что Мег полностью парализована, не было ничего из ряда вон выходящего. От его ровного тона ей тоже сделалось спокойнее. Потом она увидела, что на лбу у папы выступили крупные капли пота, и смутно ощутила, что ветерок, овевающий ей щеки, прохладный. Поначалу его голос был замороженный, а теперь ветер такой мягкий… так холодно тут или тепло?

– Ты мои пальцы чувствуешь? – снова спросил он.

Да, теперь Мег ощутила какое-то прикосновение к запястью, но кивнуть она все равно не могла.

– Где Чарльз Уоллес?