– Спасибо, Матвей Фомич, – поклонилась бабушка Стаса, прижимая к себе голову обнявшего ее внука.
Мрак заставлял Матвея и дальше говорить в том же духе, однако он пересилил себя. Выйдя из дома, он нашел работающий телефон-автомат и позвонил Дикому:
– Что нового, Валентин Анатольевич?
– Ничего хорошего, капитан, – ответил начальник «Смерша». – Ельшин получил санкцию директора на задержание всех участников операции «Перехват». А так как трое из них уже мертвы, можете представить, какая участь ожидает остальных. – Генерал помолчал. – Среди них ведь есть и ваш приятель, Балуев?
– Что еще?
– Борису стало лучше, потихоньку выздоравливает. Сегодня иду на прием к Бондарю. Пора выходить на главных действующих лиц по делу о похищении секретного оружия. Кстати, след партии «глушаков» ведет на дачу Генриха Герхардовича.
– Удачи вам, генерал. Но поберегитесь, вы наверняка уже в прорези прицела киллеров Ельшина. Я нужен?
– Пока нет. Если понадобитесь – вызову. Зачем звонили?
– Нужна квартира, о которой знали бы только я и вы.
Дикой не отвечал минуты две.
– Запоминайте адрес: улица Живописная, тридцать четыре, корпус два, квартира четырнадцать. Ключи передам я лично, когда скажете.
– Тогда до связи. – Матвей повесил трубку, вышел из будки на углу Ольховской и Басманного переулка, откуда звонил, и вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Так мог смотреть только Матфей-Хранитель, но, как ни старался Соболев определить его местонахождение, сделать этого не смог.
Глава 27
ПЕРЕПРАВА ЧЕРЕЗ «СТИКС»
Ночевал Вася у Парамонова; дом у родственников Ивана Терентьевича был большой, пятикомнатный, в нем вполне могли разместиться еще три-четыре человека, кроме хозяев. Под утро Васе приснился сон, будто стоит он на белой стене, которую вполне можно было бы назвать Великой Китайской, если бы она не была выше и монументальней, уходящей в обе стороны до горизонта, и смотрит на приближающийся с низким гудением со стороны неблизкого горного хребта вертолет. Однако на самом деле «вертолет» оказался колоссальных размеров жуком, сверкающим в пластинах брюха и сочленениях лап изумрудно-фиолетовым блеском. До стены жук не долетел, в него вдруг плюнуло огнем с покрытого кратерами поля за стеной, а что было дальше, Вася не досмотрел, проснулся.
За завтраком он поделился сном с Иваном Терентьевичем, и тот, с любопытством кинув взгляд на лицо гостя, предположил, что сон его может быть навеян разговорами с Ульяной о прошлом человечества, но в то же время весьма схож с трансовой инициацией родовой памяти.
– Либо вы легко возбудимы и обладаете хорошей фантазией, – добавил с улыбкой Парамонов, – либо разбудили свой паранормальный резерв, что вероятней. Если это так – поздравляю, вы на верном пути. Кстати, жук, которого вы видели, – колеоптер, представитель одного из самых свирепых видов разумных Инсектов.
– Жуков не люблю, – поморщился Вася, подумал и добавил: – Но комаров и тараканов не терплю больше.
– Истоки комплекса агрессивности и страха перед насекомыми – в нас самих, – засмеялся Парамонов, – но об этом мы лучше поговорим вечером, когда соберемся у Ули, а сейчас я, извините, убегаю.
– Будьте осторожны, Иван Терентьевич, все-таки не забывайте, что вы в розыске, как бы не случилось чего.
Парамонов уехал на своей синей «девятке» на работу. Вася послонялся по дому, потом погулял в саду вокруг усадьбы, сдерживая порывы души позвонить Ульяне или заехать за ней, потом рассердился на себя и решил заняться полезным делом, то есть тем, чем привык заниматься по утрам в Москве.
До одиннадцати часов он тренировался, найдя во дворе за домом укромный уголок, медитировал и читал литературу, подаренную Ульяной. Потом переоделся в прогулочный костюм: светлые брюки, летние туфли, рубашка фасона «милуоки», – и так как до вечера времени было хоть отбавляй, отправился на экскурсию по Рязани.
День был по-летнему великолепен, природа радовалась жизни, солнце светило вовсю, легкий ветерок шевелил яркую, еще не потускневшую от пыли листву деревьев, цветы благоухали, и настроение у Василия складывалось под стать погоде, несмотря на ждущие решения проблемы. Однако сгущение туч над головой – в фигуральном плане – он почувствовал уже спустя полтора часа после «выхода в свет».