Изломанный аршин: трактат с примечаниями

Славная, между прочим, фраза. Опять прокрутим немного вперед. Резюме первой половины диалога: Подлецов своими обязанностями манкирует; вся бумажная работа взвалена на Честнова; Князь, их принципал, дошёл до того, что подпись на документах ставит вверх ногами: старческая сонливость. Вот с этого места продолжим.

Подлецов. Да, это, верно, ошибкою; хорошо, извольте идти… Что ж вы мешкаете? что ещё вам угодно?

Честнов. Я… осмеливался…

Подлецов. Да долго ли ещё вы будете осмеливаться?

Честнов. Я осмеливался просить вас сказать его сиятельству о моём недостаточном жалованье…

Подлецов. Какая жадность, какая дерзость! Вы ещё недовольны выданною вам наградою?

Честнов. Войдите в моё положение! Вся награда состояла в ста рублях, и уже этому скоро год будет… больная жена, пятеро детей…

Подлецов. Вся награда сто рублей — скоро год — больная жена — пятеро детей! Да как вы смеете всё это говорить? Кто вас просил жениться, а жену вашу быть больною? И на что у вас такая куча детей, когда есть нечего?

Вот как бывает. Какое занятие — литература. Напишешь — и доволен, потираешь руки: всего двумя репликами вывернул отрицательного наизнанку; реализму, конечно, в ущерб: в жизни отрицательные вслух такого не говорят — на то и гротеск: ради лёгкого комического эффекта. А пройдёт время — наступит минута — услышишь эти самые слова, тебе же сказанные в лицо. Что ни сочини — всё сбудется, стоит только притормозить.

Честнов. Если бы вы позволили уравняться мне хоть с вашим племянником в жалованье. Я охотно бы взял и его должность на себя, с прибавкою жалованья…

Подлецов. Вы хотите интригами вытеснить ваших товарищей?

Честнов. Нет, я думал, что вы позволите мне снять его должность, оставив его при ней числящимся.

Ага! Та самая практика, благодаря которой расцвёл, мы же помним, интеллект автора «Былого и дум». Пока, значит, подросток в саду под кустом сирени, разостлав шотландский плед, читает Шиллера — и представляет себе, как он голосом маркиза Позы высказывает царю Николаю всю правду о положении страны, — и как Николай, разъярившись, приказывает его заковать в кандалы и сослать в рудники, — а он идёт на казнь, и ни один мускул на лице не шевельнётся, — трудовой стаж тем временем идёт тоже. Начисляется. И нарастают помаленьку чины. А зарплату в Кремлёвской экспедиции получает кто-нибудь другой. Откатывая, разумеется, Подлецову.

Подлецов. Да какая у него должность? Он ставит только нумера на бумагах по 1-му отделению, а и по всему-то отделению десять бумаг в год! И вы, сударь, так бесстыдны, что выживаете товарища, и за пустую должность хотите брать даром жалованье? (Слышен шум.) Ну хорошо, хорошо, я подумаю — после, после… (Почти выталкивает Честнова.)

Камердинер (несёт коробочки, сткляночки, блюдечки и разные мелочи).

Подлецов (торопливо). Его сиятельство изволит идти?

Камердинер (грубо). Идёт, несёт его нелёгкая!

Подлецов (поспешно оправляется). Так он сегодня не в духе?

Камердинер (расставляя коробочки по столу). Не в уме, как всегда.

Подлецов. Но что с ним сделалось?

Камердинер. Спрашивайте сами. Пресердитый! Записку от Любови Ивановны принесли; он нахмурился, тотчас вскочил…

Подлецов. Вскочил? Ах, боже мой!