Изломанный аршин: трактат с примечаниями

— Писать стишки не значит ещё, как выразился Сергий Семёнович, проходить великое поприще!

В задаче спрашивается: как называть субъекта, которому на язык — а значит, и в голову — навернулась эта фраза? Милым Фифи? Подскажите, буду благодарен, — а сейчас надо придумать, чем кончить параграф.

Кстати. Вот я всё придираюсь к Автору (-рше) истории литературы. (И как бы мне об этом не пришлось пожалеть; ведь мы в его / её руках: разозлится — и как поступит со мной сообразно удельному весу! впрочем, ну и пусть.) А нет-нет, и позавидуешь. Какие сильные ходы изобретает.

Вот смотрите. 3 февраля 1837 года в подвале Конюшенной церкви отпели по Пушкину предпоследнюю панихиду. Потом гроб, заколотив, опустили в ящик. Ящик поставили, подостлав соломы, на сани, накрыли рогожей, обвязали верёвками. Составился погребальный, так сказать, кортеж из трёх троек: возок жандармского капитана, сани с ящиком, кибитка А. И. Тургенева (спец. командировка, но за свой счёт: старый друг, в последний путь, и всё такое). Тронулись в первом часу ночи. Во Псков прибыли в 9 вечера. Тургенев пересел к капитану (Ракееву; фамилия известная; впоследствии дослужился до полковника; см. роман Набокова «Дар») — полетели к тамошнему губернатору на дом (попали на бал); сани с гробом и кибитка остались на почтовой станции.

«5 февраля отправились сперва в Остров, за 56 верст, оттуда за 50 верст к Осиповой — в Тригорское, где уже был в три часа пополудни. За нами прискакал и гроб в 7-м часу вечера…»

Всплакнули, перекусили, дело житейское. Прямиком, на голодный желудок, в Святые горы — бр-р-р! было бы неумно.

«Осипова послала, по моей просьбе, мужиков рыть могилу (ага! вот они, положительные стороны крепостного права: она пошлёт, они как миленькие пойдут; на ночь глядя и в темноте абсолютной, про холод не говорю. — С. Л.); вскоре и мы туда поехали с жандармом; зашли к архимандриту; он дал мне описание монастыря; рыли могилу; между тем я осмотрел, хотя и ночью, церковь, ограду, здания».

Интересный же памятник старины.

«Условились приехать на другой день и возвратились в Тригорское. ПОВСТРЕЧАЛИ ТЕЛО НА ДОРОГЕ, КОТОРОЕ СКАКАЛО В МОНАСТЫРЬ. Напились чаю; я уложил жандарма спать и сам остался мыслить вслух о Пушкине с милыми хозяйками» и т. д., душевно провели время.

Это я, я лично выделил две фразы — одну полужирным шрифтом, другую прописными литерами. Обе, по-моему, страшней самого Гоголя, — но то, что за ними… Не умею сказать. Как будто Пушкина напоследок заставили промчаться через его же стихотворение. Превращённое обратно в снег и чёрный воздух. Написал — невидимкою луна? Не увидишь больше. Спрашивал — что так жалобно поют? Теперь знаешь. Скачи, тело, скачи.

§ 7. Идиот как сверхновая. Рецепт приготовления свободы. Нечто о мухах

— Паки возвратимся на ту же повесть.

Или лучше так:

— Возвратимся паки на первую беседу, отнюду же изыдохом.

Да, формула не моя, пришлось украсть. Да, у А. Петрова — того самого: кремирован заживо за стилистические разногласия с РПЦ, усугублённые силой слога. Как видим, даже ему и то случалось отклониться от воображаемой прямой, соединяющей первое предложение пространного текста — с последним. (Которого автору ведь не видно. Только типографскую точку в конце: как же она хороша!) И впопыхах обогнуть два-три достаточно толстых обстоятельства.

Заметив это, он останавливался, произносил волшебное:

— Паки на первое возвратимся, —

и бесстрашно прыгал обратно. Спиной вперед.

Текст при этом никуда не возвращался, а только взлетал ещё выше, как воздушный змей.

Пушкин тоже знал секрет этой техники. А, скажем, Майн-Рид — не знал; и навязывал читателю алгоритм: шаг вперед — два шага назад, совершенно мучительный. («Морской волчонок» — исключение и поэтому лучшая вещь.) Такие просчёты резко сокращают период посмертной славы (текст сохраняет признаки жизни только пока он быстр), — что ж, обойдусь. Поскольку должен исправить непреднамеренную ошибку — зашить оставленный в предыдущем параграфе хроно- и чисто логический разрыв.

Так вот: идиота ничуть не покоробило, что гений назвал его гением. Творческие натуры вообще ни на кого не обижаются за это слово. (См. хотя бы «Моцарт и Сальери».) Уваров же, по определению, был особенно доверчивое существо. В 31 году он Пушкина любил — и, естественно, рассчитывал на взаимность. Своё чувство впервые изъяснил он в конце июля — способом игривым, топорно-причудливым: через конфидента. Поручив эту роль директору Департамента духовных дел иностранных вероисповеданий, д. с. с. Вигелю.