Излучения (февраль 1941 - апрель 1945)

В субботу местность у ручья Гландбах, где я впервые в этом году предоставил людям возможность заняться спортом. Сам я занялся ловлей насекомых в чудесной листве на заросшем берегу. Однажды, еще до пребывания в Париже, в одном древесном грибе я нашел красно-коричневую орхезию, теперь я добыл родственный ей вид с оранжевыми пятнами и немного дальше, на ольховом пне, — разновидность эухении. В этот раз мне отчетливо были видны обычно неразличимые стафилиниды. В азарте жизни, отставив задки, они плясали в солнечном свете на свежей корке прибрежного ила, точно черное пламя. В лаковом блеске их хитина узнаёшь, до чего же благороден черный цвет.

Я снова вспомнил свою работу о черном и белом цвете. Мне кажется, чтобы приступить к ней, я должен еще заработать средства.

О том, кто спрашивает неотступно. К одному старому отшельнику пришел однажды юноша и спросил, по какому правилу следует жить. Отшельник ответил:

— Желай достижимого.

Юноша поблагодарил и спросил, не будет ли нескромным попросить еще о напутствии на дорогу. На это отшельник присовокупил к первому совету еще один:

— Желай недостижимого.

Вечером в саду мадам Ришар. Пчела, облетавшая розовый люпин, повисла на нижней губе цветка, заметно склонившегося под ее тяжестью. Тем самым открылось второе, узкое, темно-красное в глубине влагалище, в котором расположились тычинки. Ими пчелы лакомились сбоку, совсем у основания цветка, куда их заманивает цвет.

Затем я долго стоял у лилового ириса с разрезанным на три части венчиком, путь в чашечку которого ведет Через золотистое руно в аметистовую бездну.

О вы, цветы, кто вас выдумал?

Уже поздно в гости приехал на машине Хёль. Так как мой фельдфебель праздновал день рождения, я взял Хёля с собой к унтер-офицерам. Была крепкая попойка; около двух часов ночи мы выпили с ним на брудершафт.

Он привез с рю Монтрей фотоснимок. Лица и крыши удались вполне, но не было радуги, символа взаимной приязни. Мертвая линза не вбирает своеобычного и чудесного.

Сен-Мишель, 18 июня 1941

Во сне я сидел с отцом за обильным столом в конце трапезы в обществе еще нескольких человек. Он был в хорошем настроении и втолковывал нам, в какой мере каждый жест мужчины в разговоре с женщиной имеет эротический смысл. Он обнажил в некотором роде каркас жестикуляции, что казалось довольно циничным, однако впечатление смягчалось его удивительной начитанностью. Так, в связи с жестами, которыми мужчины стремятся засвидетельствовать свою опытность, он упомянул Ювенала.

Прежде чем расстроился круг сидящих за столом, ему протянули кубок, в котором красная земляника ярко светилась на холмике белого льда. Я слышал, как он сделал по этому поводу какое-то замечание, к сожалению, забытое мной; оно было скорее глубокомысленным, чем шутливым.

Париж, 24 июня 1941

В ранний час отбытие в Париж. На рю Ла-Боветт мадам Ришар и ее тетушка, вновь предостерегшая меня от coup de foudre, живо обняли меня.

Снова Лаон с его собором, к которому прикипело мое сердце. В лесу виднеются заросли каштана, обозначающие собой климатическую зону. Вплотную к метрополии — кроны, полные крупной чудесной черешни, которая, созревая, светится коралловым цветом. Они уже переходят границы садоводческого искусства, переливаясь светом драгоценных камней и ожерелий, подобно деревьям, которые Аладдин увидел в волшебной пещере.

Уже три дня мы находимся в состоянии войны с Россией; странно, как мало затрагивает меня эта весть. Вообще, способность воспринимать факты в наше время ограничена, если только не относишься к ним с известной долей безразличия.

Париж, 25 июня 1941

Снова перед «Лотарингией», площадь Терн. Опять встреча с часами, на которых столько раз останавливался мой взгляд.

Когда я, как в понедельник при прощании со своей ротой, стою перед частью, то чувствую, что мне хочется отклониться от оси отряда, — черта, указывающая на склонность к наблюдению, к созерцательности.

Вечером с Циглером у Друана на Буйабес. Я ожидал его на авеню Опера перед магазином ковров, оружия и украшений из Сахары. Среди них — тяжелые серебряные браслеты для рук и ног, снабженные замками и шипами, — украшения, привычные для стран рабов и гаремов.

Затем в «Кафе де ла Пэ». Обсуждение положения, становящегося все более ясным.

Париж, 26 июня 1941

Под утро сон о землетрясении; я видел, как земля поглощала дома. Зрелище ошеломляло, как водная пучина, грозило головокружением, в котором исчезнет и самый разум. Я стал сопротивляться и все же полетел в водоворот уничтожения, точно во вращающуюся шахту. Прыжок был связан с восторгом, сопровождавшим ужас и преодолевшим его, как будто тело растворилось в зловещей атомистической музыке. И точно склоненное знамя, тут же присутствовала печаль.