Измаил

— Как это ни странно, — начал Измаил, — именно мой благодетель пробудил во мне интерес к проблеме неволи — безотносительно к моему собственному положению. Как я, вероятно, упомянул в своем вчерашнем рассказе, он был буквально одержим событиями, которые тогда происходили в нацистской Германии.

— Да, я так и понял.

— А из твоего вчерашнего рассказа о Курте и Гансе я заключаю, что ты изучаешь жизнь тех времен, когда немецкий народ находился под властью Гитлера.

— Изучаю? Нет, так далеко я не захожу. Я прочел несколько книг — мемуары Шпеера, «Подъем и падение Третьего рейха» и тому подобное… и несколько работ, посвященных Гитлеру.

— В таком случае ты, несомненно, поймешь, что, как старался объяснить мне мистер Соколов, не только евреи были в неволе в гитлеровской Германии. Вся немецкая нация оказалась в плену, включая самых ярых сторонников Гитлера. Одни люди с отвращением относились к тому, что он творил, другие просто пытались выжить как могли, третьи извлекали для себя пользу, но все они были пленниками.

— Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду.

— Что удерживало их в неволе?

— Ну… террор, наверное.

Измаил покачал головой:

— Ты, должно быть, видел фильмы о предвоенных митингах, когда сотни тысяч немцев пели и единодушно славили Гитлера. Не террор собирал их на эти празднества единства и силы.

— Верно. Тогда придется считать, что причина в харизме Гитлера.

— Харизмой он, несомненно, обладал. Однако харизма лишь привлекает внимание людей. А как только ты привлек к себе внимание, нужно иметь что-то, что сказать этим людям. А что Гитлер мог сказать немцам?

Я обдумал вопрос, хотя без настоящего интереса.

— Кроме призывов к преследованию евреев, я и вспомнить ничего не могу.

— У Гитлера была приготовлена для немцев сказка.

— Сказка?

— Сказка, в которой говорилось, что арийцы, и в особенности народ Германии, лишены своего законного места в мире, что они скованы, унижены, изнасилованы, втоптаны в грязь низшими расами, коммунистами, евреями. В этой сказке арийская раса должна была под руководством Гитлера разорвать свои цепи, отмстить своим угнетателям, очистить человечество от скверны и занять принадлежащее ей по праву место повелительницы других народов.

— Ну да.

— Тебе теперь может казаться невероятным, что кто-то мог поверить в такую ерунду, но после почти двух десятилетий упадка и страданий, последовавших за Первой мировой войной, такая сказка обладала поистине неотразимой привлекательностью для народа Германии. К тому же ее действие усиливалось не только обычными средствами пропаганды, но и интенсивным обучением молодых и переобучением взрослых.

— Верно.

— Многие в Германии, кто понимал, что им откровенно преподносят миф, все равно оказывались пленниками просто потому, что подавляющее большинство населения было увлечено сказкой и готово отдать жизнь за превращение ее в реальность. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— По-моему, да. Даже если ты лично не пленяешься сказкой, ты все равно лишаешься свободы, потому что люди вокруг держат тебя в плену. Ты оказываешься подобен животному внутри стада, обратившегося в паническое бегство.

— Правильно. Даже если ты думаешь, что все происходящее — безумие, ты вынужден играть свою роль, должен занять свое место в истории. Единственный способ избежать такого был вообще покинуть Германию.

— Да, действительно.

— Ты понимаешь, почему я все это тебе говорю?

— Мне кажется, да, но я не уверен.

— Я говорю тебе все это, потому что люди одной с тобой культуры находятся в очень похожем положении. Как и народ гитлеровской Германии, вы — пленники сказки.

Какое-то время я только моргал.

— Я ничего не знаю ни о какой сказке, — наконец сказал я Измаилу.

— Ты хочешь сказать, что никогда о ней не слышал?

— Именно.

Измаил кивнул.

— Так происходит потому, что слышать о ней нет никакой надобности. Нет надобности давать ей имя или обсуждать ее. Каждый из вас годам к шести-семи знает ее наизусть. Каждый — черный и белый, мужчина и женщина, богач и бедняк. Христианин или иудей, американец или русский, норвежец или китаец — вы все слышали ее и продолжаете слышать постоянно, потому что и пропаганда, и образование полны ею. А потому, слушая сказку непрестанно, вы ее не слышите. Слышать нет никакой надобности. Она присутствует всегда, звучит где-то на заднем плане, так что можно не обращать на нее никакого внимания. Это как далекое гудение мотора, которое никогда не прекращается: оно становится звуком, который вообще больше не воспринимается.

— Все это очень интересно, — сказал я Измаилу, — но только трудно в такое поверить.

Измаил со снисходительной улыбкой прикрыл глаза.

— Верить не требуется. Как только ты поймешь, что это за сказка, ты начнешь слышать ее повсюду и удивишься, как это все люди вокруг не слышат ее тоже, но просто воспринимают ее.