Измена

Выхожу из машины, со всей дури хлопаю дверью, не могу контролировать степень ярости перемешанную со всем сразу.

Где-то, ведь, подступно пробегает мысль, что Дина может выбежать из машины, оставить меня в полном раздрае, но не могу себя заставить повернуться, все равно стою спиной к автомобилю.

Не знаю сколько проходит времени, точно знаю, что когда пульсация в мозгу больше не давит, и я снова могу воспринимать информацию, поворачиваюсь, не спешно открывая дверцу автомобиля, пересаживаюсь на водительское сиденье.

Мне отчаянно хочется курить. Достаю в бардачке пачку, прикуриваю. Дина сидит, откинув голову на подлокотник, молчит. Хорошо, что ее запал покинуть машину уже не в приоритете.

Я уже успеваю докурить сигарету, как Дина начинает говорить:

— Ты знаешь, наверное, моя любовь к тебе умерла с рождением нашего сына, — мне больно слышать каждое ее слово, заставляю себя не перебивать, борясь с желанием сказать ей, что нихуя она меня не разлюбила, а любит до сих пор. Я отец ее ребенка!

— Я ведь до последнего надеялась и верила, что ты появишься в родильном отделении, куда приезжали на выписку все отцы, — Дина говорит не громко, не истерит, а просто монотонно вспоминает события прошлых лет, скорее всего, желая таким образом объяснить свою позицию, в то время как мне тяжело дается каждое ее откровение

— Когда меня выписывали, я намеренно сидела в палате до последнего, делала вид, что собираюсь, а на деле просто ждала тебя, медлила, не выходила. Я знала, что мама и папа ждут меня внизу, что заберут нас с ребенком, но мне отчаянно хотелось верить в чудеса и ты как в фильмах внезапно появишься на пороге роддома, что может кто-то сказал тебе, что я приезжала в общежитие, когда вы были на военных сборах, искала тебя, мне даже не хотелось, чтобы передали что беременная, просто хотела, чтобы ты именно ко мне приехал, не из-за ребенка, а потому что я нужна тебе, — потом горько усмехается, добавляя, — но чудес не бывает, — она замолкает, а я в очередной раз тянусь к пачке и закуриваю вторую сигарету и выпуская перед собой сигаретный дым, спрашиваю:

— Кто — то из нашей компании знал? — пытаюсь вспомнить имена, лица, общих знакомых с кем мы тогда регулярно зависали в обшарпанных комнатах общежития

— С моего курса только две подружки знали, — чуть запинается, с горечью добавляя, — хотя какие это подружки, которые предлагали избавиться от ребенка, — в твоей комнате тогда Ира была, открыла мне, сказала, что это подло привязывать к себе ребенком, да я и сама понимаю, что это моя зона ответственности, и я не хотела портить тебе жизнь, — сслушаю ее и думаю, мля, ну хоть бы кто слово сказал или намекнул хотя бы. Все как сговорились прямо-таки. Не удивлюсь, что Ирка как-то поспособствовала "игре в молчанку".

Ира, понятно, хуй два она бы сказала, потому что, как я сейчас это вижу, оказалась умнее всех, ловко подстроившись под обстоятельства, женила меня на себе, а я будто и рад тогда был.

Пиздец, я телок на веревке, раз только сейчас понял, что Ирка очень ловко тянула меня за поводок, который набросила на шею почти сразу же, как Дина исчезла.

Пока я прикидываю варианты, Дина продолжает:

— В день выписки, зачем-то вскакивала с кровати и смотрела в окно, наблюдая, как к больнице подъезжают отцы с радостными лицами и цветами, кто-то даже с воздушными шарами, потом непременно дожидалась, как им выносят маленькие свертки, жадно всматриваясь, как какая-то молодая мама, передавая младенца своему мужчине, идет следом, чувствуя поддержку. Я сквозь воздух ощущала счастье этих людей, во мне до сих есть эта уверенность, что в эти моменты роженицы передавая мужьям дитя и есть самые счастливые женщины на свете. А я, ты знаешь, совершила ошибку, я не хотела быть тебе обузой, ты не подумай, я тебе это рассказываю, не потому что в чем-то обвиняю, просто хочу, чтобы ты понял меня и простил за то, что скрыла правду, что испугалась.

— Я ведь тогда в роддоме, умом понимала, что ты не приедешь никогда: не потому, что тебе не нужен ребенок, а потому что тебе не нужна я, — блядь, я точно выкурю всю пачку

— Чуда не случилось, Андрей, я была последней роженицей в палате, зашла медсестра и видя, наверное, мое состояние, утешала, проговаривая слова, которые рикошетом больно отдавали в сердце еще какое-то время спустя, заверяя, что такое бывает, когда муж запаздывает, а она меня поддерживает, потому что так надо, ведь нужно было нужно, чтобы я ушла, предлагая подождать мне в коридоре, параллельно проталкивала впереди себя ведро, чтобы помыть палату и заселять следующих.

— Это я спустя время, думая над ситуацией осознала, эта чужая женщина меня жалела и знала, что никто не придет, потому что за те две недели, что я лежала в палате ко мне ни разу не приходил мужчина, только мама. А я старалась не замечать осуждающих взглядов в свою сторону, и не прислушиваться к шепоту за спиной, когда соседки по палате обсуждали меня, думая что я сплю, я не говорю о словах осуждения, что я «нагуляла» ребенка.