Измена. Яд между нами (СИ)

Женщина лет сорока с удивлением смотрит на меня, не донеся до рта чашку с чаем. Не дожидаясь приглашения, присаживаюсь на на стул и вопросительно смотрю на исполняющую обязанности.

— Я хочу услышать ваши объяснения, почему моей бабушке стало хуже, — тихо спрашиваю я, забираю телефонную трубку, которую Ада Львовна схватила. — Я слушаю.

— Кто вы такой? — визгливо спрашивает женщина, продолжая коситься на средство связи. — Какая бабушка? О чем вы?

— Я о Ядовой Раисе, — морщусь от ее противного голоса и снова перевожу тяжелый взгляд на объект допроса. — Мне сказали, что через три дня ее переведут в палату. И что я вижу в итоге?

— Мы не знаем, что случилось? — глаза исполняющей обязанности начинают лихорадочно бегать. — У нее внезапно резко подскочило давление, и как результат — кома.

— А почему у нее резко подскочило давление? — с нажимом спрашиваю я. — Ада Львовна, у вас здесь шарашкина контора или больница?

Женщина начинает тяжело дышать, хватаясь за сердце.

— Концертную программу оставьте для тех, кто ею впечатлится в полном объеме, а я хочу услышать предельно точный ответ. Почему резко поднялось давление? — произношу я, не думая о том, что Аду Львовну может хватить апоплексический удар. — Я жду, — рявкаю, повышая голос.

Она молча разводит руками, продолжая хватать ртом воздух. Я поднимаюсь, наливаю стакан воды и вручаю его женщине.

— Выпейте и расскажите все. Иначе я сейчас от вашей шараги камня на камне не оставлю, а вы все пойдете под суд. От вас до последней санитарки, — снова сажусь на стул и смотрю, как женщина судорожно пьет воду, которая проливается на белый халат и, наконец-то, выдыхает. — Готовы дальше беседовать?

— Да, — слышу шипящий ответ.

— Почему поднялось давление? — уже который раз спрашиваю я, чувствуя себя, попугаем.

— Мы не знаем, — вижу, что ответ дается нелегко, но останавливаться не собираюсь.

— Вы брали у нее анализы после приступа?

— Нет, — шепчет женщина, опуская глаза.

— Я думаю, когда Илья Борисович уезжал, он же передал вам своих больных? И то, что Раю отравили для вас не новость. Так почему же вы не удосужились взять анализы и отдать их на исследование? — внутри меня уже все клокочет от злости, и я из последних сил стараюсь держать себя в руках. — Вы сейчас же дадите распоряжение о проведении токсикологической экспертизы. И чтобы результаты лежали у вас на столе в течение часа.

— Да, да. Конечно, Герман Евстафьевич, — глядика ка даже имя мое с перепугу вспомнила. — Вы будете ждать?

— Да. Я буду ждать и желательно у постели своей бабушки, — говорю я поднимаясь.

— Но она же в реанимации. Туда нельзя, — пытается протестовать Ада Львовна.

— С сегодняшнего дня можно, — говорю я, наклоняясь через стол и приближая к ней лицо. — А еще не советую никому звонить, кроме лаборатории. Вы же меня понимаете?

— Да. Пойдемте, я вас провожу, — Ада Львовна поднимает свое пышное тело из-за стола, направляется к выходу, стараясь пройти максимально подальше от меня.

Мы идем по коридору, за нами следует Николай, который уже успешно переговорил с больничным охранником. Мне выдают белый халат и бахилы, а также заставляют одеть какую-то странную шапочку на голову и маску на лицо, и заводят в помещение реанимации.

То, что я вижу повергает меня в шок. Рая, еще недавно властная, бодрая, жизнерадостная, сейчас опутана какими-то проводами и трубками. Такая маленькая, сухонькая, беспомощная старушка. Никто и никогда не позволял себе называть ее так. А сейчас через бледную кожу просвечиваются все кровеносные сосуды, а морщинки превратили ее лицо в печеное яблоко.

Я беру ее прохладную руку в свою, и на меня накатывает такая волна боли и осознание того, что Рая единственная родная душа, которая у меня осталась. Она моя семья.

— Рая, ну ты чего помирать собралась? — тихо шепчу я. — А как же невыполненный план по моему окольцовыванию? Если ж ты не будешь меня в зад толкать, я ж так и останусь холостяком.

В палату входят медсестры в сопровождении Ады Львовны, и мне приходится отпустить Раину руку и отойти к окну. Я внимательно наблюдаю за всем, что делают с бабушкой, каждую готовый кинуться коршуном, если мне что-то не понравится.

— Анализы будут готовы через тридцать минут, — говорит одна из женщин и выходит.

За ней покидают палату и все остальные.

— Буду ждать вас у себя, — говорит Ада Львовна, останавливаясь у двери.

— Буду через двадцать минут, — я снова подсаживаюсь к кровати и беру Раю за руку.

Мне кажется, что если я буду ее вот так держать, она сейчас откроет глаза и скажет:

— Не дождешься, внучок. Не дождешься.

И все будет как раньше. Наши пикировки, споры, задушевные разговоры.

— Бабуль, — почему-то именно сейчас мне хочется ее так называть. — Ты долго-то здесь не залеживайся. Нам еще отравителя искать. А без тебя никак. Так что отдохни немножко и в строй.

Двадцать минут пролетают незаметно, хотя раньше такого не было. Я часто тяготился ее обществом. Наверное, сегодня так потому что она молчит, а говорю только я. Поднимаюсь, целую ее в щеку, стараясь не задеть все эти трубки, и иду в кабинет главврача.