Измена, или Ты у меня одна

— Кое-что, Люба, меня не слишком-то балует откровениями.

— Все равно, все равно, — зачастил Мишка, как бы сдерживая волнение. — Она ему не пишет, не отвечает на звонки. Только вы не подумайте, что разлюбила, нет. Тут вмешался третий. Вопрос очень деликатный…

— Если вы про Николая… — начала было Валентина Петровна.

— Именно про него, — оборвал ее Квасцов. И прикинул: она не знает его, точно! во всяком случае, не знает достаточно хорошо. — Причина в нем!

— Вот как? С Любой творится что-то невообразимое!

Но, Николай, неужели он…

— Любе тяжело, я понимаю. Но Сергею вдвойне тяжелее, втройне! Во-первых, начало службы, самые изнурительные дни в армии, самые выматывающие, во-вторых, этот разрыв — необъяснимый и необъясненный, нелепый! ну, а в-третьих, вы слышали, наверное, что Николай…

— Ну что же вы замолчали? Продолжайте!

Квасцову показалось, что он перебрал, что напугал эту доверчивую женщину. Но отступать было поздно.

— К сожалению, я знаком с этим человеком, с Новиковым, и очень давно, со школьной скамьи. Может, я нехорошо поступаю, говоря так, но это не тот, кто нужен Любе, поверьте, не тот, кто может составить ее счастье. Погулять — это да, похвастаться перед ребятами — тоже мастер. Вы меня простите, ради бога, но я не терплю этих районных донжуанчиков, они мне противны! Впрочем, не буду расписывать, вы и сами обо всем еще услышите, наверняка узнаете… Ну, конечно, умеет девушке голову затуманить. Может, потому и Любе он приглянулся чем-то, не знаю. Пусть сами решают, тут надо без советчиков!

Квасцов горько усмехнулся. Словно пересиливая себя, продолжил:

— Я вам одно скажу, он способен любить только себя. Вон и Любу оставил, когда уходил, без печали. Теперь его тешит соперничество! Безжалостный человек. Но хватит, хватит!

Мишка упивался произведенным впечатлением. Валентина Петровна нервно комкала платок. "А она ничего, совсем даже ничего!" — отметил про себя Мишка.

— Люба у меня одна, прямо обидно за нее. Не хотелось бы всех этих… — она махнула куда-то вдаль рукой и всхлипнула совсем по-детски.

Мишка сокрушенно кивнул, принялся разглядывать ногти.

— Так вот, третье, — продолжил он немного погодя, будто припомнв, уже вставая со стула. — Этот Новиков — заместитель командира взвода, в котором служит Сергей. Вы понимате? Ребров полностью в его власти! Знаете, ведь как издеваются там над беззащитными…

Мишка пошел к двери.

— Не хотел вам всего этого говорить, но что поделаешь! — он развел руками.

В коридоре пахнуло холодком. Позади, словно стук капель из неисправного крана, слышались медленные тяжелые шаги.

— Я вас очень прошу, поговорите с Любой! — Задержавшись в дверях. Мишка заглянул в глаза хозяйке. — Их надо спасать! Обоих!

Валентина Петровна закивала, прижала платок к глазам. В сумраке прихожей этот платок был похож на белый флаг капитуляции. Мишка замер.

— Вы плачете? — спросил он шепотом и легонько сжал ей локоть. — Какая вы тонкая, чуткая…

Валентина Петровна расчувствовалась пуще прежнего, слезы побежали из ее глаз, и она не могла скрыть этого.

— У вас нежная душа, пойдемте, пойдемте, я доведу вас до дивана, дам воды! — Мишка захлопнул входную дверь и повел женщину обратно в комнату, придерживая ее за плечи.

Усадив Валентину Петровну на диван, он не побежал за водой, а пристроился рядом, на самом краешке, заглянул в глаза.

— Ну успокойтесь, вам уже хорошо, все наладится. — Он не понимал, что напало на эту приятную и миловидную женщину, совсем еще молодую и привлекательную.

Не догадывался, что причиной тому были вовсе не любовные дела сестры и ее неудачи — хотя и это тоже, — но главное, вырвалось наружу то, что копилось последние годы вся боль одиночества, тоскливого, затаенного ожидания, досады — ведь годы уходили, а счастья не было. Не мог Мишка вникнуть во все тонкости женской истерзанной души. Но кое-что и он уловить мог. — Ну что вы, ну что вы, Валя?

Он оглаживал ее плечи, спину, немного встряхивал ее, думая, что это поможет. Потом прижал голову к своей груди. Его рука лежала на такой беззащитной и тонкой шее, что Мишка поневоле сам расчувствовался и тоже всхлипнул.

— Не надо, ну пустите, не надо, — еле слышно говорила она. А рубашка мокла от слез — Мишка это чувствовал, как чувствовал и ее горячее, словно в лихорадке пылающее. тело.

И случилось непонятное — впервые в жизни Мишка разревелся сам, то ли в резонанс вошел с плачущей, то ли еще по какой причине, но его вдруг затрясло, из глаз покатились слезы, и он, опустив шею, сам уткнулся лицом в ее грудь, тяжело вздымающуюся, еле прикрытую халатом.

Теперь они рыдали оба, с такой силой, словно произошло нечто ужасное, непоправимое, и это непоправимое можно смыть лишь потоком слез.

Она приглаживала его по затылку. И прижимала сильнее и сильнее — так, что начал задыхаться. Его руки обвили ее тело, трепетное, вздрагивающее, и скользили по нему, не могли остановиться.

— Не надо, — еле лепетала она, все так же не отпуская головы, — ну не надо, зачем? Вы противный мальчишка, как вам не стыдно, не надо…