Измена, или Ты у меня одна

— А я все равно буду ждать. Но прошу, дайте ей отдохнуть ото всего! Как ей досталось! Ах, как досталось! Только женщина сможет это понять! — Она посерьезнела и сразу стала старше на свои десять лет, раньше, всего какую-то минуту назад Николай даже не замечал этой разницы. — И Сергею передайте, пусть оставит ее, хватит уже мучить!

— Что это ты вдруг на «вы» перешла? — поинтересовался Николай. И его рука полезла под халатик, легла на ее нежно-упругую грудь, уперлась ладонью в тугой сосок… Токи пошли от ладони по руке, по всему телу Николая. Он тут же подхватил Валентину Петровну на руки, понес к дивану, на ходу осыпая ее шею, грудь, лицо поцелуями.

— Нет, дурачок! Ты совсем спятил! — шутливо отбивалась она, а сама закидывала руки ему за спину, обнимала за шею. — Не надо! Я не хочу!

— Надо! — серьезно ответил Николай. Опустил ее на диван. Навалился сверху.

В комнату снова ворвался Мишка, он был не на шутку рассержен. Но, увидав происходящее, остановился, почесал макушку, выдохнул, раздув предварительно обе щеки, и сказал:

— Ну вы даете, дорогие мои закомплексованные сограждане! Нашли время! Ведь чай же стынет!

"Милый Сережа, здравствуй!

Для тебя, наверное, мое письмо — неожиданность после нашей, встречи. Но я пишу. И пишу совершенно спокойно, все волнения позади. Ты прости меня за резкость, помнишь, не в духе была. После того, что со мною случилось, все внутри наизнанку перевернулось. Многим от меня зазря досталось, но ни за кого так не переживаю, как за тебя. Так что, еще раз прости.

Но пишу тебе не для того, чтоб виниться да прощение вымаливать. Просто хочу внести ясность во все наши отношения. Как получится это у меня, не знаю. Но выслушай, а там суди.

С Николаем все, как ты выражался, завязано. Его для меня больше не существует. Хочешь верь, хочешь не верь, но это так, это правда. И хватит об этом.

Теперь о нас с тобой. Не знаю, сможешь ли ты меня любить такую?! После всего того, что я тебе сделала. Ведь сколько я тебе страданий принесла, Сереженька. О себе тоже могу сказать, что прежней слепой любви к тебе уже не будет никогда. Как жаль! Ты себе не представляешь! Но я привязана к тебе, ты родной мой, стал родным для меня.

Так что выбирай сам — быть мне твоей или не быть. И не думай, что это бред больной нервной бабы. Это не так, я все тщательно продумала, взвесила. К старой жизни все равно возврата быть не может, пойми. Вот как раз поэтому я решила изменить кое-что. Об этом распространяться не хочу. И никто мне не нужен теперь, если только ты, ты один не вспомнишь обо мне, не простишь меня. Тебя я приму всегда. Не обещаю любви страстной, но женой я тебе верной буду! Решай сам.

Твоя Люба. 5 августа 199… г.

P.S. По старому адресу мне не пиши. Я сама пришлю весточку.

Всего тебе доброго, Сереженька!"

Вех окончательно выбился из сил и упал плашмя в мягкий с большими проплешинами мох. Лежал долго, не мог отдышаться.

Последние дни он не столько шел, сколько валялся вот так, обессиленным, вымотанным, а то и бесчувственным.

Он не знал, сколько оставалось до Киева. Он просто брел и брел. Лес был для него всем — и постелью, и укрытием, и житницей. Правда, охотиться Веху не удавалось. Какая там охота, когда все тело сплошная рана! Он был теперь побирушкой — то, что можно было взять в лесу, брал, а то, за чем надо было гнаться, ускользало от него. На одних кореньях, травках, ягодах, коре долго не протянешь. Но Вех не терял надежды.

Он еле ускользнул из лап смерти. Печенеги налетели внезапно, из засады. Никто из воев не успел даже толком понять, что же случилось и где передовой дозор. Это потом, когда Вех продирался через береговые заросли, он видел обезглавленные тела русичей — дозор вырезали вчистую. А тогда, в миг нападения, все помутилось. Это был сущий ад!

— К бою! — закричал тогда Святослав и вырвал меч из ножен.

Вех был неподалеку, он все видел. Князь не успел взмахнуть мечом — два десятка стрел вонзились в него одновременно. Кочевники свое дело знали, били наверняка. Святослав упал сразу, лишь хлынула кровь изо рта да звякнул о камни Днепровского порога стальной меч.

Их было немного. А печенегов тьма! И потому сеча завершилась очень быстро.

Веху удалось вырваться — с еще двумя воями он бросился к камням, изломам скал, там конному делать было нечего. И кочевники не стали гнаться, поворотили коней.

Они остановились тогда, всего на несколько секунд.

Вех обтер о штанину окровавленный меч — двоих он положил на порогах, вода, наверное, унесла их тела. Но и сам был иссечен изрядно. Боли не чувствовал, в пылу да горячке не всякую боль чуешь. И силы еще были.

Они обернулись разом. И увидали то, что будет им, коли выживут, всю жизнь видеться — печенежский хан спрыгнул с коня, склонился над телом Святослава, обмотал вокруг левой руки длинный русый чуб, взмахнул кривым мечом… и голова взлетела вверх, застыла, покачиваясь, озирая окрестности мертвым взглядом. Вех не слышал смеха, но он видел, как ощерился хан, как затрясся.

Это был конец! Князь погиб. Войска не существовало.