Но лицо его ничего не выражает, ни намека на жалость, ни намека на сострадание. Только маска безразличия и отвращения.
Я чувствую, как за моей спиной встают люди и кладут мне тяжелые руки на плечи.
— Простите, князь, — сдавленно говорит распорядитель, кланяясь чуть ли не до пола. — Я виноват, я готов ответить.
— Ответишь, Даррен. Каждый из вас ответит. — Говорит он шепотом, — Уведите ее отсюда, она напугает ребенка. Делайте то, что было велено.
Он отворачивается с Лили на руках и я слышу ее сонный голосок.
— Папа, а братик уже появился?
— Нет, дочка, — говорит Ивар, братик появится попозже.
— А где мамочка?
— Мамы сейчас нет.
— Я здесь! — кричу я, но мой голос едва слышно. Из горла вырывается только тихий всхлип.
Меня выволакивают из комнаты и закрывают дверь детской.
Отрешенно, словно со стороны, я наблюдаю за тем, как меня тащат обратно. Словно со стороны вижу себя, пытающуюся вырваться, но руки и ноги не слушаются.
Вижу как они связывают меня и сажают на стул, а передо мной встает грузная фигура цирюльника.
Слышу оглушительный звук ножниц у самого своего уха, остригающих волосы. Распахиваю глаза и вижу, как на пол летит один золотой локон за другим. Мои драгоценные волосы, волосы, которые я не стригла ни разу в жизни, падают на грязный пол, по которому топчутся сапоги цирюльника.
Я смотрю на это словно бы со стороны. Золото в грязи.
Это не может быть правдой. Мама! Пожалуйста, скажи, что это сон.
— Сохрани то, что можешь, девочка, — слышу я шепот у самого своего уха. Волосы отрастут, раны затянутся. Но память останется. И когда придет время, ты все вернешь.
— Я не могу, это конец, — сотрясаюсь я в рыданиях, чувствуя, что сердце вот вот разорвется от нестерпимого горя. — Я не смогу пережить это.
Еще один щелчок лезвий и еще один золотой локон падает на пол. Голове становится холодно.
Что это за голос?
Я пытаюсь оглядеться по сторонам.
— Не вертите головой, госпожа, — грубо говорит цирюльник, грузный мужик с большим красным носом и клочковатой бородой. — А то, чего доброго, ухо вам отхвачу или глазья выколю ненароком, ножницы остры.
Его равнодушная мозолистая рука крепко держит меня за затылок, чтобы я не дергалась.
— Как я могу вернуть все? — спрашиваю я, словно сквозь сон, обращаясь к голосу, что слышала у себя в голове.
— Волосья-то отрастут, госпожа, — говорит цирюльник. Так заведено, их стригут, они отрастают. Это вашему благородтву ножницы отродясь были неведомы, а обычных девок стригут то и дело. Ежели волос хороший, то дамам обеспеченным на украшение пригоден. Ежели плохой, то в печь.
Он продолжает что-то говорить, но я чувствую, что весь мир начинает кружиться, сердце в груди тяжело бьется и в глазах внезапно темнеет.
— Найди наследие, которым пренебрегла, — слышу я голос, перед тем, как совсем потерять сознание.
4
Грубые мужские руки хватают меня со всех сторон, дергают и тянут меня. Сгнившие зубы скалятся в сладострастных улыбках. Я пытаюсь отвернуться, пытаюсь высвободиться, но они лишь смеются, видя мою беспомощность. Они сдирают с меня одежду и хохочут, подбадривая друг друга.
— Пожалуйста, не нужно.
— Такая юная, такая красивая, мы с тобой позабавимся.
— Нет, пожалуйста.
Я чувствую, что сердце мое вот вот выпрыгнет из груди. Лихорадочно смотрю по сторонам, пытаясь найти хоть кого-то… И в ужасе вижу среди них Ивара. На голове его черный капюшон, он смотрит равнодушно, и лишь глаза его едва заметно светятся.
— Пожалуйста, скажи им, Ивар.
Но он лишь качает головой, продалжая безмолвно наблюдать, как люди терзают меня, царапая грязными ногтями мою нежную кожу.
— Прикажи им остановиться, пожалуйста, ради всего святого!
— Так тебе и надо, неверная, — говорит он, и равнодушно глядит, как они впиваются своими зубами в мое тело.
И тут я просыпаюсь от собственного крика.
Хватаюсь за сердце и дышу, как раненное животное, шумно и отчаянно.
— Тише, тише, глупая, не кричи, разбудишь мать Плантину. Она будет недовольна. — слышу я сдавленный шепот откуда-то сбоку и чья-то рука накрывает мой рот.
Не могу понять, где я нахожусь. Вокруг темно, все ходит ходуном и меня шатает из стороны в сторону.
— Где я?
— Головой ударилась? — шепчут в ответ. — Мы на пути из города. Не помнишь, как тебя поймали солдаты?
— Какие солдаты?
— Ну точно пришибленная. По случаю смерти своей женушки, наш князь совсем сдурел, и решил выслать всех шлюх из города. Она, говорят, умерла родами, вместе с его наследником. Кто видел его, говорят на нем лица нет. Так страдает. Уж мы бы его утешили, верно девчонки?
Снова сдавленный смех, теперь уже со всех сторон.
— Подождите, — говорю я, — но я не должна быть здесь, мне нужно домой, к моим девочкам, в замок…
— В замок? Так ты что же, не просто шлюха, а из благородных?
Сдавленный смех с другой стороны.
— Расслабься. Тут никто не осудит. Уж больно личико у тебя чистое, и зубки все на месте. Видать недавно в нашем деле. Да и скажу тебе откровенно, я тоже не считаю себя шлюхой. Мы тут все святее матери первого дракона, именно поэтому едем в монастырь.
Еще одна вспышка смеха и приглушенное шипение.